ЭТНОС POST-MORTEM: РАЗМЫШЛЕНИЯ И КОММЕНТАРИИ

С.С. Алымов, Л.С. Перепелкин, С.В. Соколовский, В.А. Тишков,

В.А. Шнирельман, Д.В. Верховцев

Сергей Сергеевич Алымов | http://orcid.org/0000-0001-9988-9556 | alymovs@mail.ru |

к. и. н., старший научный сотрудник | Институт этнологии и антропологии РАН (Ленин-

ский пр. 32а, Москва, 119991, Россия)

Лев Станиславович Перепелкин

http://orcid.org/0000-0002-4400-2011

leonethnography@yandex.ru | к. и. н., старший научный сотрудник | Институт восто-

коведения РАН (ул. Рождественка 12, Москва, 107031, Россия)

Сергей Валерьевич Соколовский

http://orcid.org/0000-0002-0112-0739

sokolovskiserg@gmail.com | д. и. н., главный научный сотрудник | Институт этноло-

гии и антропологии РАН (Ленинский пр. 32а, Москва, 119991, Россия)

Валерий Александрович Тишков

https://orcid.org/0000-0001-5479-9039

valerytishkov@mail.ru | д. и. н., профессор, академик РАН, научный руководитель |

Институт этнологии и антропологии РАН (Ленинский пр. 32а, Москва, 119991, Россия)

Виктор Александрович Шнирельман

http://orcid.org/0000-0001-8469-6583

shnirv@mail.ru | главный научный сотрудник | Институт этнологии и антропологии

РАН (Ленинский пр. 32а, Москва, 119991, Россия)

Дмитрий Владимирович Верховцев

http://orcid.org/0000-0001-9232-2952

dverhovtcev@gmail.com | научный сотрудник | Институт этнологии и антропологии РАН

(Ленинский пр. 32а, Москва, 119991, Россия)

Ключевые слова

этнос, история российской антропологии, теория этноса, Ю.В. Бромлей, Л.Н. Гумилёв,

этничность

Аннотация

В настоящей публикации представлено обсуждение статьи Д.В. Верховцева “Этнос post-

mortem: советские теории этноса в современном русскоязычном дискурсе”, в которой ав-

тор размышляет об использовании концепции “этнос” в прошедшее тридцатилетие, обра-

щая внимание на ослабевавшие позиции концепции в собственном языке этнологической/

антропологической дисциплины и ее одновременно усиливавшиеся позиции в научно-

популярном языке, а также языках масс-медиа, политики, законодательства, непрофиль-

Статья поступила 23.09.2021 | Окончательный вариант принят к публикации 26.09.2022

Ссылки для цитирования на кириллице / латинице (Chicago Manual of Style, Author-Date):

Алымов С.С., Перепелкин Л.С., Соколовский С.В., Тишков В.А., Шнирельман В.А., Верховцев Д.В.

Этнос post-mortem: размышления и комментарии // Этнографическое обозрение. 2022. № 6.

С. 102-131. https://doi.org/10.31857/S0869541522060070 EDN: MRLFIG

Alymov, S.S., L.S. Perepelkin, S.V. Sokolovskiy, V.A. Tishkov, V.A. Shnirelman, and D.V. Verkhovtsev.

2022. Etnos post-mortem: razmyshleniia i kommentarii [Ethnos Post-Mortem: Thoughts and Comments].

Etnograficheskoe obozrenie 6: 102-131. https://doi.org/10.31857/S0869541522060070 EDN: MRLFIG

Этнографическое обозрение | ISSN 0869-5415 | Индекс 70845 | https://eo.iea.ras.ru

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

103

ного высшего и среднего образования. Критические замечания по поводу аргументации

автора и свой взгляд на тему излагают С.С. Алымов, Л.С. Перепелкин, С.В. Соколовский,

В.А. Тишков и В.А. Шнирельман, вступающие в полемику с автором.

Информация о финансовой поддержке

Российский научный фонд, https://doi.org/10.13039/501100006769 [проект № 22-18-00241]

(исполнители Д.В. Верховцев, С.С. Алымов и В.А. Шнирельман)

КОНЕЦ ИЛИ ВНОВЬ НАЧАЛО?

С.С. Алымов

Статья Д.В. Верховцева - важная попытка продолжить разговор о современ-

ном состоянии российской этнологической/антропологической теории. Глав-

ный тезис автора сводится к тому, что понятие “этнос” по-прежнему популярно

как в публичном дискурсе, так и в языке науки, в том числе в журналах исто-

рических наук, в ряду которых в России по-прежнему числится антропология/

этнология. Следует сразу оговориться, что автор не подает свой вывод как сви-

детельство в пользу истинности теории этноса. Работы по истории антрополо-

гии и рефлексия относительно ее современного состояния, к сожалению, часто

воспринимаются в нашей науке исключительно с презентистских позиций, в

результате чего пишущим об истории теории этноса (включая и меня) безосно-

вательно вменяется ностальгия и желание вывести из-под критики эту теорию

и ее авторов (Тишков и др. 2020: 87, 102). Такого рода оценки свидетельствуют

о слабом положении, в котором находится историография нашей дисциплины:

она воспринимается не как самостоятельная область со своими исследователь-

скими вопросами и (используя понятие П. Бурдье) ставками, но как “служанка”

той или иной современной ортодоксии. Таким образом, следует сразу огово-

рить непродуктивность обсуждения, стремится ли Д.В. Верховцев “реабилити-

ровать” теорию этноса. Поставленные в статье вопросы достаточно интересны

сами по себе, чтобы не сбиваться на этот не относящийся к делу предмет.

Cтатья достаточно убедительно демонстрирует, что понятие “этнос” не

только не ушло из языка науки, власти и образования, но и, возможно, пережи-

вает своего рода “восходящий тренд”. Сам по себе этот вывод не является но-

востью - иначе не имела бы смысл и продолжающаяся полемика с этим слово-

употреблением и соответствующей теорией. Впрочем, не все аргументы статьи

выглядят одинаково убедительно. Количественный анализ употребляемости

понятия “этнос” вряд ли может сам по себе служить показателем популярности

теории этноса в версии Бромлея, Гумилёва или кого-либо еще. Вполне возмож-

но, значительную долю этих употреблений составляют те случаи, когда авторы

используют слово “этнос” как более наукообразный синоним понятия “народ”,

не вкладывая в него примордиалистского или вообще какого бы то ни было

толкования. Высокая цитируемость Ю.В. Бромлея и Л.Н. Гумилёва, конечно,

показательна, однако она может отражать и интеллектуальную инерцию в пе-

риферийных областях академии, и критические упоминания данных авторов.

Тем не менее, устойчивость “этнос-мышления”, о котором писали и мы с со-

авторами (Alymov, Anderson, Arzyutov 2019: 55-76), действительно существует

и требует объяснения. Верховцев предлагает рассмотреть три фактора устой-

чивости концепции этноса: “1) Идеологический, связанный с доминированием

национально ориентированных дискурсов; 2) институциональный, связанный

104

Этнографическое обозрение № 6, 2022

с функционированием институтов, рассматривающих и производящих этнич-

ность в эссенциалистско-примордиалистском ключе; и 3) интранаучный, свя-

занный с влиянием тех или иных концепций на тексты про этничность”. Зна-

чимость первого фактора представляется мне очевидной. Взлет популярности

теории этноса в публичном пространстве связан с “этническим возрождением”

конца 1980-1990-х годов, и этнонациональные активисты, естественно, поль-

зовались наиболее доступным для них на тот момент языком теории этноса.

Схожую парадоксальную судьбу понятия “культура” в западной антропологии

в конце 1990-х годов комментировал Маршалл Салинс: антропологи поставили

под сомнение валидность этой категории почти одновременно с тем, как “объ-

екты” их изучения открыли, что у них “есть культура” и эта категория полезна

для отстаивания коллективных прав (Sahlins 1999).

Не случайно, что одним из наиболее стойких “очагов” примордиализма, на

протяжении 2000-2010-х годов издававших сборники конференций с программ-

ным названием “Реальность этноса”, стал Институт народов Севера РГПУ им.

А.И. Герцена, чья уходящая корнями в 1920-е годы история связана со станов-

лением как советской этнографии, так и интеллигенции народов Севера. Пре-

подаватели этого института заняты подготовкой учителей, “способных своей

профессиональной деятельностью участвовать в сохранении этнокультурной

идентичности малочисленных народов крайнего Севера, Сибири и Дальнего

Востока” (Набок 2001: 17). Не будучи заинтересованы в теоретической связ-

ности, авторы этого круга, опираясь на Л.Н. Гумилёва, готовы эклектически

сочетать его подход с подходами Ю.В. Бромлея и В.А. Тишкова. Основной их

темой представляется отстаивание идеализированной картины традиционной

культуры народов Севера и ее межпоколенческой трансмиссии путем “этно-

педагогики” и сохранения коллективных идентичностей (Бережнова, Набок,

Щеглов 2007). В целях более четкого анализа Д.В. Верховцеву следовало бы,

однако, уточнить, что именно понимается под “национально ориентированны-

ми дискурсами”, т.к. за этим широким определением скрывается целый спектр

идеологических пристрастий, о чем будет сказано ниже.

Второй фактор, институциональный, также, на мой взгляд, нуждается в

комментарии. С.В. Соколовский, В.А. Тишков и другие авторы справедливо

указывают на институциональные практики, сохраняющие примордиальное

понимание этничности, однако это понимание может быть как связано, так

и не связано с собственно теорией этноса. Как показывают многочисленные

исследования советской национальной политики 1920-1930-х годов (периода,

в который закладывались основы данных институтов), советское нациестрои-

тельство опиралось целиком на ленинско-сталинскую теорию нации. Данная

теория имела свою динамику, однако была намного более конструктивистской,

чем теория этноса, как раз в тот период подвергавшаяся резкой критике с марк-

систских позиций. В постсоветское время, как показывает Д.В. Верховцев, “эт-

нос” хоть и проникает в юридический язык, но отнюдь там не доминирует, в

отличие от традиционных с советских времен “народа”, “народности” и “на-

циональности”. Таким образом, институциональные практики сами по себе не

делают необходимым цитирование теоретиков этноса и вообще использование

этого понятия.

Статья Верховцева склоняет к мысли, что “посмертное” существование

теории этноса - результат отчасти “интранаучного” фактора наличия влия-

тельного позднесоветского этнос-дискурса, помноженного на идеологический

запрос этнического ренессанса. Как уже говорилось, эта позиция не вполне

учитывает многообразие идеолого-политических и квазинаучных позиций, в

рамках которых этому понятию нашлось новое применение, а равно и самой

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

105

новизны этих позиций, отнюдь не сводящихся (как может показаться) к вос-

произведению постулатов Бромлея-Гумилёва. К примеру, при всем “биологи-

заторстве”, национализме и (крипто)антисемитизме Гумилёва (не говоря уже

об официальном интернационализме Бромлея), для них были бы неприемлемы

расово-биологические трактовки этноса неорасистов и ультранационалистов,

справедливо названных В.А. Тишковым “агрессивной антинаукой” (Тишков

2013: 14). После анализа, проведенного В.А. Шнирельманом, вряд ли необ-

ходимо подробно останавливаться на этих писаниях (Шнирельман 2011, Т. 2:

172-236). Несмотря на то, что политический комментатор Валерий Соловей

носит звание доктора исторических наук, а кандидат филологических наук и

крайне правый публицист Александр Севастьянов вываливает на читателя ме-

шанину из “научного” расизма XIX в. и советской этнографии и антропологии,

их тексты, конечно, не имеют отношения к науке. Широкая распространен-

ность этих текстов, к сожалению, свидетельствует о “толерантности” россий-

ского общества к фашиствующей идеологии. Характерно, однако, что даже Гу-

милёв для подобных авторов - недостаточный “биологизатор” и подвергается

ими критике. Является ли такое использование этноса “жизнью после смерти”

советских теорий? Не слишком ли далеко отошло это выражение от своего

оригинального смысла?

“Этнос” используется, конечно, идеологами консервативной направленно-

сти, однако они бывают разных сортов. К примеру, наиболее яркий идеолог

традиционализма и неоевразийства А.Г. Дугин не опирается на расизм и фа-

шиствующую науку XIX - первой половины ХХ вв. Вдохновляясь Хайдегге-

ром и традиционалистской философией, он видит в либерализме “абсолют-

ное зло”, ответственное за разрушение всех коллективных идентичностей и

не признающее ценности за этно-религиозными и историческими общностями

(Дугин 2009: 34, 48-49). В качестве главного авторитета Дугин выбирает

С.М. Широкогорова, а этнос он определяет как “простое общество, органиче-

ски (естественно) связанное с территорией и скрепленное общей нравствен-

ностью, обычаями, знаковой системой” (Дугин 2011: 8). Несмотря на обилие

сносок на антропологическую литературу, насквозь мифологичная “этносоци-

ология” Дугина не имеет отношения к академической науке, хотя, как и эт-

нопедагогика работников Института народов Севера, способна отзываться на

обеспокоенность современного человека потерей идентичности и ценностной

дезориентацией.

Наконец, возвращаясь к интранаучному фактору, следует более пристально

разобраться в современном состоянии этнологической/антропологической на-

уки и ее теории. Статья Верховцева дает определенные наводки в этом направ-

лении, однако не предлагает убедительных ответов. В поиске таковых, навер-

ное, следовало бы обратиться к материалам регулярных конгрессов этнологов

и антропологов России, печатной продукции сотрудников профильных кафедр

и научно-исследовательских центров. Именно такой сфокусированный на про-

фессиональных этнологах и антропологах и использующий качественные и

количественные методы анализ может дать ответ на вопрос об истинном месте

“этнос-мышления” в нашей науке. На сегодняшний день эта задача, на мой

взгляд, не решена, а существующие оценки носят приблизительный и непол-

ный характер. Будем надеяться, что автор обсуждаемой статьи в дальнейших

работах ответит на поставленные им самим важные вопросы.

106

Этнографическое обозрение № 6, 2022

ВОЙНА С ПОНЯТИЕМ “ЭТНОС”,

ИЛИ “ЕДИНСТВЕННО ВЕРНАЯ ТЕОРИЯ”

Л.С. Перепелкин

На Водичковой улице дрожки догнала привратница, член

конгрегации Святой Марии, и на полном ходу приняла бла-

гословение от фельдкурата, перекрестилась, потом плюнула:

- Скачут с этим Господом Богом, словно черти! Так и ча-

хотку недолго получить! - и, запыхавшись, вернулась на

свое старое место.

Я. Гашек. Похождения бравого солдата Швейка.

Глава XIII. Швейк едет соборовать.

Чтобы понять, о чем моя статья, достаточно заменить в эпиграфе Господа

Бога на Теорию Этноса. И действительно, как я это попытаюсь показать потом,

ничего “криминального” в этой теории и нет, и не было. Как, кстати, и в теории

Господа Бога (которая, на мой взгляд, стала уже маргинальной). А зачем надо

раздувать эти споры - совсем другой, не относящийся к науке вопрос (непонят-

но, вызван ли он идеологическими или личными соображениями). Начать ста-

тью я хочу с большого высказывания прекрасного англо-американского ученого

Майкла Манна. Вот что он писал по поводу войны между народностями тутси

и хуту в Центральной Африке - Руанде и Бурунди:

До начала обострения на долю хуту приходилось 85% населения в обеих странах, на

тутси - 15%. Не меньше 25% руандийцев несут в своих жилах смешанную кровь пра-

бабушек и прадедушек тутси и хуту. Тем не менее, абсолютное большинство иденти-

фицирует себя либо как хуту, либо как тутси. Обе страны имеют нехарактерную для

Африки высокую плотность населения и развитые коммуникации, что позволяет высо-

кими темпами производить национальную мобилизацию. <…> Соперничающие группы

имеют равные, морально оправданные и реалистичные шансы на создание государства

на одной и той же территории (Манн 2016: 745).

Там была страшная резня. Если бы автору статьи или его сторонникам дали

бы там высказаться в духе “вы сами себя придумали”, то последствия были

бы ясны. Иными словами, никакой “конструктивизм” как опровержение “тео-

рии этноса” невозможен. По крайней мере, в реальной жизни. Но есть социаль-

но-политические проблемы, которые могут вызвать конфликты под прикрыти-

ем “этничности”.

О чем комментируемая статья, рассмотрим далее. Вот как звучит ее пафос-

ный лейтмотив: “…этнос оказался маргинальным явлением на фоне англоязыч-

ной мировой науки…”. Полагаю, что автор считает “англоязычную науку (?)”

“мировой”, а “иноязычную науку” маргинальной. Но наука определяется в

первую очередь не тем, на каком языке она “производится”. Тем более что те

сюжеты, которые затрагивает автор, в английском языке описываются понятием

“art”, а не “science”.

Почему мне не нравится идея доминирования теории конструктивизма в ее

русском изводе? В первую очередь потому, что она стремится вытеснить все

другие подходы, т.е. стремится прекратить конкуренцию идей (я называю этот

подход “либеральным тоталитаризмом”). Кроме того, эта теория начинается с

определенного подлога (а я хорошо знаком с переводчиком книги Б. Андерсона).

В оригинале книга называется “Воображенные сообщества” - “Imagined

Communities”, т.е. сообщества, которые стали реальностью в результате про-

цесса воображения. А перевели название иначе: “Воображаемые сообщества”,

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

107

т.е. сообщества, которых не существует. Но это совершенно другая концепция.

Более того, книга Андерсона посвящена отнюдь не этносу, а нациям и национа-

лизму. И посвящена она тому, как культурными средствами формируют нацию,

осознающую свое единство (в том числе и единство происхождения). Этому во-

просу посвящено много исследований, но сошлюсь лишь на некоторые: книгу

Марка Ферро “Как рассказывают историю детям в разных странах мира” и кни-

гу Эрнста Геллнера “Нации и национализм” (Геллнер 1991; Ферро 1992). В обе-

их книгах написано (в смысле идей) то же, что и в работе Бенедикта Андерсона.

Нет ни малейших причин объединять проблемы этноса (если они есть!) и на-

ции под одной обложкой и, опираясь на исследования по формированию нации,

критиковать чуждые для нее взгляды на этнос. И тем более писать о том, что

это “смена парадигм”. Как я понял из книги Т. Куна, парадигма - это общий, аб-

страктный взгляд на предмет исследования, которым обычно ученый пользуется

в своей работе. При этом “устаревшие теории нельзя в принципе считать нена-

учными только на том основании, что они были отброшены” (Кун 1977: 19, 69).

Как будет видно далее, никакой “смены парадигм” в критике теории этноса не

произошло (Перепелкин 2018: 6-20).

Все эти игры с теорией этноса напоминают мне средневековый европей-

ский спор между номиналистами и реалистами. Этот спор начался в XI в. по

вопросам о триединой сущности Бога, но скоро перешел на общефилософские

вопросы о том, как соотносится общее и частное. Мне больше по душе кон-

цепция П. Абеляра, заложившего основу направления “концептуализм” в своей

“Диалектике”.

Сторонники этого направления полагали, что общее существует в вещах (in rebus) и

обнаруживается в речевых актах. <...> Концептуализм представлял собой осмысление

взаимоинтенциональных актов диалогической речи, направленной на схватывание мно-

жественных смыслов вещей. Предполагалось, что в речи есть неопределимые элементы,

которые будут схвачены или интуитивно, или постигнуты в результате обговаривания.

Акцент делался не на понятие, имеющее объективный, обще- и однозначный характер,

а на выявление смыслов, что позволяло считать концепт речью самой вещи. Это вы-

явление смыслов является не одноактным, а многоактным процессом, превосходящим

пределы его наличного выражения в словах естественного языка (Концептуализм б.г.).

Так и теория этноса (в варианте Ю.В. Бромлея) существует как общий

концепт, который так или иначе проявляется в реальности, но без которого ее

(реальность) трудно понять. Точно так же без понятия “раса” невозможно су-

ществование расоведения и, к сожалению, расизма (Майлз, Браун 2008). Пусть

какой-нибудь антрополог скажет, что расы не существуют.

Сейчас критики теории этноса обвиняют его сторонников в “реифицирова-

нии” общей идеи, т.е. в гипостазировании. Но это не так, у Ю.В. Бромлея есть

лишь отсылки к понятию “этно-социальный организм”, равнозначному нации-

этносу. Но в мире немного наций-государств, однородных по этнокультурно-

му признаку (возможно, японцы, корейцы обеих Корей и кто-то еще). Им что,

не считать себя японцами и корейцами? Конечно, в современном мире боль-

шинство наций-государств полиэтничны и поликультурны, и именно поэтому в

мире разработаны нормы применительно к меньшинствам. И особенно закре-

плены права так называемого “коренного населения” - именно потому, что в

условиях общих прав они деградируют или вымрут (Коренное население 1990).

Надо вспомнить, что С.М. Широкогоров создавал свою теорию на основе

изучения тунгусских групп, живших тогда родо-племенным бытом в однород-

ных природно-климатических условиях (Широкогоров 2012). Естественно, у

подобных групп совпадали культурные и социальные границы (о социальных

границах см.: Барт 2006; Перепелкин 2018).

108

Этнографическое обозрение № 6, 2022

Как известно, люди - стайные (социальные) животные, и мы (как и боль-

шинство наших предков) живем группами. Так было и будет всегда, пока не

изменится наша человеческая природа (а автору этого хотелось бы?). Причис-

ление себя к какой-то совокупности (по множеству разных признаков) - это

нормальное для человека состояние. Оно называется самоидентификацией. Это

может быть причисление себя к местным жителями (белорусское “тутейшие”)

или связано с местом проживания (северорусские “устьцилёмы”). Такая же по-

требность (или необходимость) в самоидентификации возникает в ходе перепи-

сей населения:

Данные переписи представляют собой властный капитал, ибо знание о населении позво-

ляет находящимся у власти лучше знать социальные условия, культурные и другие па-

раметры управляемых и … осуществлять эффективное управление (Тишков 2003б: 11).

Признаки, по которым люди объединяются в группы, могут быть разными,

но групповое существование для человечества непреложно. Иногда, конечно,

оно вызывает конфликты. Это, к сожалению, уже сфера исследования этологии,

т.к. человек - существо весьма агрессивное, и именно в том случае, когда про-

кладываются социальные границы (Сапольски 2021: 10). А отменить их невоз-

можно. И это именно то, за чем надо внимательно следить.

В рамках исследования этничности и нации, как известно, существуют три

направления: примордиализм, инструментализм и конструктивизм. Каждое из

них основано на своих мифах. Примордиализм несет следующий миф: была не-

когда одна этническая группа, потом эта группа разрасталась, включала другие

группы и ассимилировала их, т.е. включала в свой культурно-языковый контекст,

а впоследствии, создав государство, становилась нацией. Речь, конечно, идет не

о насильственной ассимиляции. Конструктивизм дополняет эту картину другим

мифом: нации создаются за счет общих культурных символов. Здесь главный

вопрос: кто конструирует и с какой целью? На него может быть несколько от-

ветов: власть собственная, власть зарубежная и интеллигенция. Это интерес-

но посмотреть на примере современной Украины (Перепелкин 2021: 135-160).

У инструментализма свой миф, но это больше о меньшинствах: статус группы

дает участникам определенные материальные преимущества. Здесь надо пом-

нить, что эти концептуальные положения выдвинуты не в рамках опытной нау-

ки (science), а в рамках art.

Но пора отвлечься на вопросы о научности. Есть реальность, и есть ее эм-

пирическое исследование, которое должно поддерживать практику, и наоборот.

Так оно и происходит: моторы работают, космические ракеты летают, людьми

манипулируют: это происходит с наукой экспериментальной. Но надо напом-

нить, что даже экспериментальная наука работает с неточными показателями,

например, с иррациональными числами С, φ, π и многими другими так наз.

“мировыми константами”, которые не могут быть прочитаны до конца (т.е. в

какой-то точке после запятой их использование может и не привести к нужному

результату). Есть еще множество причин, почему опытная наука является

лишь приближением к реальной действительности, но еще в большей степе-

ни это касается art - некоей совокупности науки/искусства/идеологии. Кстати

говоря, именно С.М. Широкогоров впервые предложил какие-то формально-

логические и математические измерения рассматриваемой здесь проблематики

(Широкогоров 2012: 80-100). Далее следовали многочисленные подобные по-

пытки перевести art в science, и они включают довольно успешные примеры

(Даймонд, Робинсон 2018). Еще хуже обстоит дело с идеологией, которая есть

предельно упрощенная система сведений о картине мира, поставляемых дан-

ными науки. Иными словами, идеология вклада в познание не несет, и очень

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

109

похоже, что комментируемая статья относится к этой категории. Совсем плохо

с точки зрения приближения к реальности дело обстоит со стереотипами, вклю-

чая этнические. Но именно они становятся объектами манипуляции и возмож-

ностью для создания конфликтных ситуаций (Млодинов 2012).

Но вот мое мнение о тематике статьи Д.В. Верховцева, которое я уже выска-

зывал. Все три концепции являются не противоречащими, а дополнительными

по отношению друг к другу.

Действительно, человечество всегда существовало как совокупность групп, имеющих

свои различия. Эти группы могут исчезать за счет процессов инкорпорации - адапта-

ции - аккультурации - ассимиляции, а на их месте возникать (конструироваться) новые

группы за счет возникновения новых социальных границ. Подобного рода группы могут

пользоваться особыми правами или претендовать на них (Перепелкин 2012: 927).

По сути Д.В. Верховцев предложил закрыть такое направление исследова-

ний, как “этногенез и этническая история”. А на каком основании? Не на том

ли, что в этом направлении иногда упоминается слово “этнос”? Но люди всегда

хотят знать о своем происхождении - пусть даже на уровне мифов. Археология

и антропология, а сейчас и генетика, дают им такие возможности. А иногда и

весьма достоверные. Повторю еще раз, что причина конфликтов - не досто-

верное знание (которого по большей части и не может быть, если это касается

сегмента art), а в манипуляции сознанием со стороны заинтересованных групп.

Теперь несколько слов о практике советской национально-культурной поли-

тики. Напрасно автор иронизирует над тем, что советская наука, “вооруженная

теорией этноса”, не смогла предвидеть последующие конфликты в СССР. Все с

точностью до наоборот. Насколько я помню, в наш институт, который тогда на-

зывался Институтом этнографии АН СССР, поступил заказ из ЦК КПСС (а дело

было приблизительно в середине 1980-х годов) на анализ возможных межэтни-

ческих конфликтов в стране. Я частично принимал участие в создании этой за-

писки, и поэтому точно помню, что все прогнозы, созданные институтом, были

абсолютно точны. Я бы посоветовал автору, прежде чем делать подобные заяв-

ления, обратиться в архив Института этнологии и антропологии РАН.

Но надо уточнить, что советская национальная политика рождалась не на

пустом месте, а ей предшествовала идейная ситуация в Европе накануне XX в.

Речь идет о так наз. “национальном пробуждении” в славянских странах европей-

ских колониальных империй. В этой связи надо сказать о движении “будителей”,

которые уж точно были примордиалистами (Будители б.г.), а также о деятельности

небольших групп интеллигенции, которая поддержала этот проект (на Украине,

например, М.С. Грушевский [Грушевский 2016]). Конец XIX - начало XX вв.

большевики провели в дискуссиях с “австромарксистами” по национальному во-

просу и сделали из этого определенные выводы. Вывод первый: национальный

вопрос является главным для воздействия на массы. Вывод второй: национальная

интеллигенция - это тот слой, на который можно опереться при решении некото-

рых тактических задач о власти. Отсюда и последующая национальная политика,

хотя и выводы были не всегда правильными, да и стратегия не совсем выверенной.

В основе советской национальной политики, как это ни удивительно, ле-

жали именно те три концепции, которые сейчас составляют “корзину идей”

в области теорий этничности и национализма. Федерализация по этническому

(национальному) признаку стала проявлением примордиалистского (исповеду-

емого местной интеллигенцией) подхода к видению будущего своего (тогда -

в далекой перспективе) народа. Отсюда эмпирический вывод о том, что лучший

способ организации СССР - это федерация, построенная на этнических/наци-

ональных основаниях. Это привело к становлению наций как этносоциальных

110

Этнографическое обозрение № 6, 2022

организмов, но позволило воссоздать страну после гражданской войны. Если

кто-то полагает, что в России сейчас возможно избежать этого принципа, пусть

попробует засунуть новорожденного ребенка обратно в лоно матери: неприятно

будет и матери, и ребенку. Этого делать не надо.

Конструктивистская идея предполагала создание наций на основе суще-

ствующих групп населения. Так, хорошо известно, что в Средней Азии до со-

ветского времени не было никаких наций, а все считали себя мусульманами

(Абашин 2007: 6-7). Подобное происходило по всей стране: нации создавались

(конструировались). Это касается и украинской нации, которая в ранние совет-

ские годы была создана чуть ли не насильственно (за счет языковой политики,

которая навязывала русским украинский язык), а также за счет включения в

республику территорий, которые никогда не были украинскими или даже укра-

иноязычными (Корнилов 2017). Но, возвращаясь к ссылке на Сергея Абашина,

мне совершенно непонятно следующее его юношеское высказывание: «Хоте-

лось бы когда-нибудь разгромить эту “теорию”, тем более что сама она, в том

числе и в этой книге, дает к тому поводы» (Абашин 2007: 4). В чем причина,

почему не разгромил, тем более что сейчас это вполне возможно и даже поощ-

ряемо? Конечно, Сергей - великолепный этнограф-полевик, но его цитирован-

ная работа лишь только подтверждает правильность советской национальной

политики.

Наконец, теория инструментализма стала одним из наиболее ярких прояв-

лений советской национальной политики. Это, например, отразилось в заботе

о малых народах Севера или о народах, ведущих традиционный образ жизни, и

в идее и практике выравнивания уровней социально-экономического развития,

весьма затратного мероприятия. Порождала ли эта политика иждивенчество?

Я не знаю, но сейчас, после распада СССР, могу уверенно сказать, что эта по-

литика создала основу для развития многих постсоветских наций. В целом, на

мой взгляд, советская национальная политика была достаточно успешной, даже

если ее сравнивать с политикой в сфере этничности в США, Европе и других

западных странах.

А теперь о том, что я приберег для заключения. Почему-то книги Л.Н. Гумилёва

автор выделил особо в качестве “ненаучных”. Может быть потому, что они хорошо

написаны и их интересно читать? Вот как Гумилёв определяет понятие “этнос”:

“…явление, лежащее на границе биосферы и социосферы и имеющее весьма

специальное назначение в строении биосферы Земли” (Гумилёв 1989: 24). А что,

для кого-то ново, что человеческая культура, по крайней мере, на ранних стадиях

своего становления, формируется во взаимодействии с природной средой? Или

идея пассионарности, которая предполагает, что человечество подвержено неким

сукцессиям, или энергетическим толчкам, которые являются основами этногене-

за? “Это роднит человечество с прочими явлениями биосферы, тогда как социаль-

ные и культурные структуры, свойственные только человеку, имеют иной харак-

тер движения” (Там же: 264).

Да, несомненно, Л.Н. Гумилёв придавал в своей этнической и исторической

теории большое значение геофизическим процессам и солнечной активности.

Но чтобы опровергать его взгляд на мир, сначала надо опровергнуть его предше-

ственников, таких, как П. Тейяр де Шарден, В.И. Вернадский и А.Л. Чижевский.

Но критики исследований Л.Н. Гумилёва почему-то этого не делают. Может

быть, потому что понимают - это им не по зубам. Сам я не большой любитель

и читатель творчества Л.Н. Гумилёва, но полагаю, что его теория должна быть

достойно представлена в историографии наряду с другими теориями.

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

111

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ, ИЛИ О КОНЦЕПЦИЯХ ЭТНОСА

И ЭТНИЧНОСТИ В РОССИЙСКИХ СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ

С.В. Соколовский

Я прочитываю статью Д.В. Верховцева не как повествование об истории

конкретной концепции (в этом случае оно оказалось бы совершенно не ориги-

нальным и крайне неполным), но как работу науковедческую, ставящую важный

вопрос о судьбе концепций, фактически исключенных из исследовательской по-

вестки в том сообществе, где они возникли, и отправившихся в путешествие

по другим дисциплинам, иначе говоря - как исследование междисциплинар-

ного трансфера знаний и тех неизбежных трансформаций, которым эти знания

в ходе такого перемещения подвергаются. Эта проблема автором поднимается

(в качестве основных он ставит вопросы “что происходило с концепцией этноса

после утраты ею официального статуса в этнологии” и “какие факторы повли-

яли на сложившееся положение”), однако, с моей точки зрения, несмотря на

представленные в статье материалы, остается нераскрытой. Возможно, ответы

на эти вопросы требуют более детальной аргументации, например, не только

сведений о частотности употребления соответствующих терминов, но и ана-

лиза влияния авторов друг на друга, привлечения графов цитирований и т.п.).

Не менее интересен вопрос, в чем концепции этноса и этничности, о которых

идет речь, оказались недостаточными для понимания процессов личностной и

коллективной идентификации.

Ответ на первый вопрос требует не только более детальных сведений о том,

что именно заимствовалось другими дисциплинами из этих концепций (тер-

мины, терминосистемы, тезаурусы как системы связанных понятий, наконец,

может быть, концепции или теории, адаптируемые затем для решения иных за-

дач?), но и собственно теоретического контекста, прямое отношение к которому

имеют конкурировавшие и сменявшие друг друга концепции развития научного

знания Людвига Флека, логических позитивистов, Карла Поппера, Пола Фейе-

рабенда, Имре Лакатоша, Томаса Куна, Брюно Латура и др., т.к. этнологи, зани-

мавшиеся исследованиями истории собственной дисциплины, пока не смогли

предложить теорию, которая объясняла бы динамику заимствований, смену ин-

тересов и популяризацию производимого в ней знания. Здесь, конечно, помогли

бы детальная география и картография междисциплинарного трансфера знаний

и представление об объемах и содержании заимствований. Этим, впрочем, зани-

маются историки науки, включая некоторых из участников нынешнего обсуж-

дения, но пока не систематически и в рамках узкодисциплинарного контекста,

тогда как в данном случае требуется отслеживание судьбы концепции не только

в ее историческом и географическом аспектах, но и в плане междисциплинар-

ном, охватывающим сразу все множество социальных наук и гуманитарных

дисциплин, где использовались соответствующие термины или понятия. Задача

сложная, требующая знакомства с тысячами источников, но благодарная, т.к. ее

решение позволило бы уточнить не только историю конкретной концепции, но

и, что гораздо важнее, предоставить те необходимые детали эволюции соци-

ального знания, которые позволили бы вступить в аргументированный диалог с

перечисленными выше концепциями развития науки, разработанными, в основ-

ном, на материалах физических и биологических дисциплин¹.

За неимением специализированной и адаптированной к закономерностям

развития социального знания концепции, обратимся к предложенной Т. Куном

модели, иллюстрирующей смену парадигм в естественных науках. Как извест-

но, Кун видит эту смену как процесс, вызванный обнаружением серьезных ано-

112

Этнографическое обозрение № 6, 2022

малий, что и приводит к пересмотру мировоззрения (т.е. к научной революции),

за которым следует новый период накопления знаний (в его терминологии -

“нормальной науки”). В предисловии ко второму расширенному изданию сво-

ей книги он определяет парадигму как “универсально признаваемые научные

достижения, которые на время предоставляют практикующему сообществу

модельные проблемы и решения” (Kuhn [1962] 1970: 8). Период нормальной

науки рассматривается им как период стабильности ключевых теорий, инстру-

ментов, ценностей и метафизических оснований, образующих матрицу дисци-

плины, что позволяет разрешать возникающие загадки в режиме накопления

новых знаний, в то время как при научной революции эта матрица подвергается

ревизии для разрешения тех аномалий, с которыми сталкиваются объяснения на

основе прежних теорий.

Если опираться на важнейший из перечисленных критериев, делающих

необходимым пересмотр существующих концепций - наличие аномалий, то

Ю.В. Бромлей ни в своих программных статьях конца 1960-х - начала 1970-х

годов, ни в первой книге с симптоматически озаглавленной частью “Этнос как

динамическая система” (Бромлей 1973: 10-176) таковых не упоминает, а наобо-

рот подчеркивает преемственность между предлагаемой им концепцией с рядом

ей предшествовавших, например, с разработками П.И. Кушнера 1940-50-х годов

(Там же: 23). В концепции Куна такая преемственность интерпретируется как

фаза “нормальной науки”. В отличие от него В.И. Козлов, правда, в книге, опу-

бликованной много позднее, рассматривая “историю разработки теории этноса”,

прямо пишет об аномалиях - концепции исторических общностей в изложении

“философов-истматчиков”, в соответствии с которой в основе этнических общ-

ностей разных экономических эпох лежали разные типы связей - кровнород-

ственные, территориальные, экономические - абстрактные построения, которые

он развенчивает (Козлов 1999: 46-47). Кун должен был бы интерпретировать

это как революцию и разрыв постепенности, т.е. как смену парадигмы. Вспом-

ним, что у Бромлея кровнородственные связи (характерные по Козлову толь-

ко для рода, этническим сообществом не являющегося) играли заметную роль

в его рассмотрении эндогамии как «“стабилизатора” этноса» (Бромлей 1973:

114-124). Логика построения теории этноса, предложенная В.И. Козловым,

выглядит убедительнее, нежели реформа терминосистемы, осуществленная

Ю.В. Бромлеем. Даже ее столкновение с популярной версией Л.Н. Гумилёва (как

и с заимствованной Бромлеем у С.Н. Широкогорова идеей эндогамии этноса),

хотя и подчеркивает гетерогенность теоретических построений Ю.В. Бромлея,

В.И. Козлова, Ю.И. Семенова и др., является, скорее, продолжением старой и

значительно более широкой дискуссии о примате в эволюции человечества

социального или биологического, природного или обусловленного культурой,

врожденного или приобретенного (так наз. nature/nurture controversy).

Гетерогенность - т.е. наличие самостоятельных трактовок или моделей у

основной группы авторов исторической концепции этноса - свидетельствует о

рыхлости гуманитарного знания, в рамках которого наличие “серьезных анома-

лий” не провоцируют кризиса и пересмотра оснований. Такой кризис возникает

скорее благодаря сторонним влияниям и заимствованиям, меняющейся попу-

лярности отдельных концепций (научной моде) и рекрутированию сторонников

инноваций. Ученые не создают знание в вакууме - им нужно публиковать свои

соображения, а для этого убеждать коллег в их серьезности и обоснованности

и находить новые аргументы для преодоления критики. Все эти тактики уже

на самых ранних этапах развития научного знания исследовались риторикой.

В статье “Полевое исследование: идеал и действительность”, опубликован-

ной в этом же журнале почти три десятка лет назад, я сделал попытку описать

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

113

этот процесс, обозначив его довольно неуклюжим и плохо понимаемым терми-

ном “солидификация факта”. Если бы я был тогда знаком с книгой Б. Латура

“Лабораторная жизнь”, я смог бы сэкономить массу усилий, просто сославшись

на его детальное описание производства фактов и теорий за счет вербовки союз-

ников и стратегий убеждения. Впрочем, не думаю, что Латур здесь был ориги-

нален, поскольку Т. Кун в “Структуре научных революций”, особенно во втором

расширенном издании этой работы, неоднократно обращался к анализу тактик

убеждения, прежде всего в случае несоизмеримости концепций (Kuhn [1962]

1970: 199-203). Это дало основание его последователям из числа философов

и историков науки утверждать, что его работа сделала окончательно “ясным,

что принятие фундаментально новой теоретической перспективы заключается

в убеждении, рекрутировании и индоктринации” (Boyd 1993 [1979]: 486). Кун

представил весьма убедительную синтетическую концепцию развития научного

знания, в которой нашлось место логическим, историческим, психологическим

и социологическим факторам, в то время как Латур² уделил особое внимание

социологической стороне, включив в нее и всю громаду овеществленных от-

ношений и функций - материальную среду человеческого действия. Это позво-

лило ему уже в самой первой книге, написанной в соавторстве со Стивом Вул-

гаром, представить науку как ристалище, а научные факты и концепции - как

результат состязания сил и как конструкции, возникающие и существующие за

счет непрерывной поддержки со стороны рекрутированных “союзников” - лю-

дей и прочих вовлеченных в процесс развития знаний в рамках данного иссле-

дования акторов: животных, молекул, приборов, текстов.

Я остановился на этих интерпретациях развития научного знания столь под-

робно потому, что они сообщают нашей дискуссии об “эксгумации” почившей

(в этнологии) концепции этноса новый поворот. Мы можем вслед за Куном и

Латуром утверждать, что если нечто существует, значит факторы и силы, это

существование обеспечивающие, продолжают работать. С моей точки зрения,

конкретная теория всегда является частью определенной программы действия.

Целью ее разработки и внедрения является не только логическое объяснение

положения дел в рассматриваемом фрагменте мира; она всегда предполагает

сначала переоценку, а затем и изменение этого положения в определенном на-

правлении. В этом отношении теория этноса была и продолжает работать в кон-

тексте идеологии национализма.

Какие действия предлагает теория этноса и в основу каких действий она

может быть положена в качестве их легитимации? Теория этноса сегодня как

компонент определенной идеологии даже в весьма потрепанных критикой ее

версиях продолжает использоваться во всех локальных националистических

движениях, обслуживая интересы местных элит и исподволь содействуя трай-

бализации гражданского общества. Именно по причине их политической зна-

чимости вокруг концепций этноса и этничности было сломано так много копий

не только у нас, но и в других странах. Ее элементы вошли в конструкции таких

концептов, как мультикультурализм, права народов, межэтнические конфлик-

ты и т.п., продолжающих активно использоваться в современных обоснованиях

политического устройства мультикультурных обществ. Факты существования

некоторых устаревших версий данной теории могут объясняться лишь про-

должающими работать в их поддержку социальными институтами и коопта-

цией новых “союзников” как в лице отдельных исследователей³, так и более

влиятельных игроков типа церкви или государства. В этом отношении я бы не

стал сегодня отбрасывать институциональную версию концепции этничности,

в которой последняя выступает как продукт работы обеспечивающих ее вос-

производство институтов. Вместе с более детально разработанными онтоло-

114

Этнографическое обозрение № 6, 2022

гическими трактовками реальности, в которых социальность рассматривается

как совокупный эффект взаимодействия людей, артефактов и натурофактов,

она предлагает весьма убедительные объяснения инерционного существования

концепций, подобных рассматриваемой здесь советской теории этноса. Иными

словами - некоторые специализированные социальные институты (переписи,

музеи, карты, так наз. “этнокультурный компонент” в системе образования,

соответствующие нормы российского и международного законодательства,

соответствующие формации и модусы дискурса, в том числе журналистского)

вместе с внеинституциональными факторами и силами продолжают лежать

в основе воспроизводства интересующих нас социальных ролей (этнической

идентификации), и пока эти роли реализуются на практике, т.е. составляют

часть нашей реальности, исследователи будут вынуждены учитывать этот ее

аспект в своих концептуализациях. Часть таких концептуализаций строится в

угоду интересам отдельных групп и осуществляется на основе отбора одних

фактов и представлений и игнорировании других - им противоречащих. Сегод-

няшнее существование каких-то представлений, связанных с биолого-геогра-

фическими (Широкогоров, Гумилёв) или социально-историческими (Бромлей

и его коллеги) трактовками этнической идентификации, должно объясняться

как социальный факт, если, разумеется, мы получим надежные доказательства

в пользу существования этого факта, т.е. сможем убедиться, что такие представ-

ления действительно продолжают выполнять роль теоретической рамки в науч-

ных исследованиях. Остается, впрочем, возможность, что зафиксированные в

статье Д.В. Верховцева случаи употребления термина “этнос” мало связаны с

соответствующими концепциями, и тогда мы имеем дело либо с псевдонаучны-

ми построениями, своего рода карикатурой на научный дискурс, его эмуляцией

или симулякром, либо с недостаточно продуманными фрагментами этих кон-

цепций - зомби, неудачно эксгумированным трупом теории, о существовании

аргументированной критики которой пользователи этих концепций даже не по-

дозревают.

ПОСЛЕ ЭТНОСА

В.А. Тишков

А была ли такая “советская теория этноса” вообще, если понимать под науч-

ной теорией форму организации научного знания как целостное представление

о явлениях с обоснованием положений на общем принципе или принципах и

проверяемых научным методом, в данном случае протоколом этнографического

наблюдения или историко-документальным анализом? Применительно к разра-

боткам Ю.В. Бромлея и тех его коллег, которые считали себя соавторами “совет-

ской теории этноса”, понятие теории является недопустимым по ряду причин.

Конструкции “этносоциального организма” в его надуманных формах ЭСО и

этникос не выдерживают проверочных процедур и при иллюстрировании сво-

дятся к сплошным исключениям из предлагаемой формулы, даже если брать

только примеры культурно-схожих социальных коллективов, а тем более - при-

меры культурно-сложных обществ или же примеры личностного самосознания.

Где начинается и где кончается эсо и этникос и как определяется “носитель

этноса” (так наз. этнофор) в его личностном варианте - определить невозможно.

Конечно, кроме случаев, где население прошло через процедуры верхушечных

и низовых индоктринаций по части “кто есть МЫ?” или же ситуаций этниче-

ски избирательной политико-идеологической мобилизации, когда не назваться,

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

115

скажем, русским, чеченцем или татарином фактически невозможно. В одной

из моих бесед с Ю.В. Бромлеем он не смог ответить мне на вопрос, что есть

ЭСО и этникос на примере хотя бы русских и украинцев. Я не стал спрашивать

старшего коллегу, носителем какого этноса он был сам, чтобы не ставить его в

еще более сложное положение. Некоторые вариации примордиальных подходов

(этносы социально-экономических формаций у В.И. Козлова, компонентная те-

ория этноса у В.В. Пименова, социально-исторические организмы - социоры

у Ю.И. Семенова) ситуацию не спасают, ибо они не покидают привычное для

отечественного исследователя лоно примордиальности.

Понятно, что мой “Реквием по этносу” (Тишков 2003а) и последующие

ревизии были направлены не против этничности вообще, а представляли со-

бой критику доминировавшего в советской этнографии подхода, претенциоз-

но названного теорией. Однако этничность как форма идентичности на осно-

ве культурных различий была и остается с нами, только вот этносы никак не

определяются в смысле их членства и границ (границ в бартовском смысле как

культурных маркеров, а не в кушнеровском в пространственно-расселенческом

аспекте). Причем трудности с определением “реальности этноса” на конкрет-

ных примерах и проверочных процедурах имеются не только во внешнем мире,

но и в родном Отечестве, где на утверждение “списка народов” как некоего

коллективного тела со своим психотипом, а теперь даже и генотипом, были за-

трачены ресурсы нескольких поколений ученых и практиков. Масштабная по-

пытка С.И. Брука своим этнодемографическим справочником (Брук 1986) на-

рисовать этносы для всех стран мира была крайне уязвимой и внешнему миру

не понятной. Не случайно лидер французских коммунистов Жорж Марше жа-

ловался Леониду Брежневу на Институт этнографии АН СССР за то, что он

разбивает французскую нацию на отдельные этносы. Хотя собираемые Бруком

и Институтом этнографии АН СССР сведения об этнорасовом и конфессио-

нальном составе населения стран мира имели свои смыслы, и они сохраняют

свою значимость при условии обновления и коррекции на идентификационную

динамику, на выбор-стратегию и на политико-административные воздействия.

Придуманная М.Я. Берзиной на примере Канады паллиативная концепция

“переходных групп” (Берзина 1971) была лишь отражением потребности как-то

обозначать явную подвижность этнических границ хотя бы в форме тривиаль-

ной ассимиляции и смены самосознания. Но, опять же, все это рассматривалось

как одна из форм протекающих в историческом времени объективных “этниче-

ских процессов”, а не как перемены под воздействием индивидуального выбо-

ра, предписанной процессуальности и институализации этничности. Попытки

более поздних апологий теории этноса в виде книги С.Е. Рыбакова о “филосо-

фии этноса” (Рыбаков 2001) вообще обошлись без единого (!) доказательного

примера и представляют собою псевдофилософскую схоластику, некритически

допущенную в свое время на страницы “Этнографического обозрения” в пылу

защиты гибнущего концепта этноса.

В отношении мировой антропологической науки можно сказать уверен-

но, что ни в начале ХХ в. во времена С.М. Широкогорова, ни во времена

Ю.В. Бромлея, а тем более в последние десятилетия никакого признания по-

строений вокруг категории этноса не случилось. Редкие последователи типа

немецкого этнолога Вильгельма Мюльмана (Mühlmann 1964) подвергались все-

ми аргументированной критике, кроме, возможно, Георга Элверта, отдавшего

дань примордиальности в анализе этнических конфликтов и “рынков насилия”

(Elwert 1999). В целом судьбы научных подходов к феномену этничности (пре-

жде всего в рамках теории социального конструктивизма) за последние полвека

были рассмотрены в недавнем сборнике статей ведущих антропологов мира,

116

Этнографическое обозрение № 6, 2022

посвященном 50-летию с момента выхода в свет знаменитого сборника под

редакцией Ф. Барта (Hylland Eriksen, Jakoubek 2019). Замечу, что свою статью

в этом сборнике я назвал более категорично “От этноса к этничности и назад”

в сравнении с осторожным названием схожего русского варианта в “Этногра-

фическом обозрении”: “От этноса к этничности и после”. Вызвано это было

распространением примордиального концепта этноса в смежных социальных

дисциплинах, а также размахнувшимися в России генетико-биологическими

разработками под названием этногеномика.

Что касается работ Л.Н. Гумилёва, то здесь изначально был большой вопрос,

является ли его теория пассионарности и этногенеза научной? В действительно-

сти она антинаучна, ибо отрицает принципы, на которых строится современная

наука, а самое главное - это принципы достоверности и проверяемости. Никто

и никогда, включая самого Гумилёва, не обнаружил тот самый “первотолчок”

для начала этнообразования из природно-космической среды, но именно с это-

го голословия и начинаются гумилевские конструкции. Что касается “жизни

и смерти” этносов, а тем более в их годовом исчислении (около 1500 лет!), то

это также целиком выдуманные вещи. На проверку в этнонационалистическом

дискурсе все “этносы” оказываются самыми древними и самыми молодыми од-

новременно, ибо то и другое согревает души этнонационалистов в зависимости

от преследуемой ими цели.

Гумилевский поверхностный фундаментализм (не путать с фундаменталь-

ностью) причудливым образом превратился почти в новую религию, в которую

можно только верить. Он оказался созвучен российскому времени эпохи “пусть

расцветают все сто цветов”, наступившей с приходом М.С. Горбачёва. Он резо-

нировал времени всеобщей реабилитации некогда запретного и одновременно

бесцензурной демонстрации натурального невежества и политической нагло-

сти, когда с телеэкранов заряжали воду и делали дистанционно операции без

наркоза, когда этнонационализм оседлал и разрушил государство и на этих же

идеях пытался строить новые образования. Конструкции Гумилёва грели души

не самых просвещенных людей со многих сторон: здесь было и про новое евра-

зийство как антипод Евроатлантике, и про первичный кирпичик бытия в форме

этнических общностей с их внутренней энергией на срок акметической фазы

развития этноса, и про зловредных этносов-паразитов, которые пробираются

внутрь других этносов и разлагают их изнутри, и еще про многое удивитель-

ное и недоказанное. По сути, феномен Гумилёва не является событием и даже

фактом науки, это событие из разряда так наз. фольк-хистори типа известной

фоменковщины или эзотерических явлений типа Карлоса Кастанеды с его уче-

нием Дона Хуана. Есть здесь место и для изощренной конспирологии, “боже-

ственного замысла” по части отведенной судьбой места тому или иному народу

быть “суперэтносом” с притягательными свойствами, а кому-то - рангами ниже

или вообще быть лишенным “комплиментарности”.

Однако следует признать, что “новой хронологией” Фоменко, учением дона

Хуана, книгами Гумилёва увлекаются миллионы как обывателей, так и серьез-

ных людей, причем не только в России. Тем более что в работах Гумилёва по

истории Евразии и тюркских народов есть полезные сведения, ранее недоста-

точно представленные в отечественной историографии. Но вот с теорией эт-

ногенеза и пассионарности случилась неосознаваемая до сих пор катастрофа

в силу ее некритического проникновения в арсенал политических активистов,

этнических предпринимателей, медийных неофитов. В самое последнее время

“жизненная сила этноса” стала одним из аргументов геополитических рассуж-

дений, компонентом в перечне духовно-нравственных традиций народа, дока-

зательством в политике антимиграционизма, а иногда - оправданием насилия в

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

117

отношении “чужих”. Какая-либо линия возражений или научной критики стала

трудно допустимой, и многие ученые склонили свои головы перед этим мейн-

стримом общественного дискурса.

Автор статьи прав, говоря о том, что в постсоветское время новых и продви-

гающих разработок теория этноса, как и теория этногенеза и пассионарности,

особо не нажила. Но дело в том, что бывшее брюзжание выучеников Бромлея

и почитателей Гумилёва ныне переродилось в вариант некой академической

отстраненности от научной критики с нейтральностью суждений о перспекти-

вах этнического примордиализма как в науке, так и в общественном дискурсе.

Эта отстраненность характерна для некоторых последних работ по истории

отечественной этнологии, включая и статью Д.В. Верховцева, которая закан-

чивается фаталистической по своей сути констатацией возврата этноса как ка-

тегории анализа и как концепта в сфере образования, просвещения и управлен-

ческой политики.

Нынешний анализ ситуации в науке часто оформляется в наукометрический

антураж частотности цитирования и пользования словами-терминами разны-

ми акторами, включая лексикон высших лиц государства и правовые тексты.

На этой же основе построена и комментируемая мною статья. Однако эта от-

страненность и видимая объективность вызывают возражения. Прежде всего сам

аргумент цитированности в пользу нарастающей живучести этноса легко опро-

вергается подобными же экскурсами. Так, анализ частности употребления слова

“этнос”, включая его вариации типа “субэтнос”, “суперэтнос”, в публикациях аб-

страктов докладов российских конгрессов антропологов и этнологов показал, что

этот термин из словаря современных российских ученых уходит. Если на четырех

последних конгрессах число участников (имеется в виду представленных резюме

докладов) возрастает (около 1200 в Екатеринбурге в 2015 г., 1430 в Ижевске в

2017 г., 1615 - в Казани в 2019 г. и около 2122 - в Томске в 2021 году), то само сло-

во “этнос” встречается в этих резюме (причем в некоторых - неоднократно) всего

273 раза в Екатеринбурге, 228 раз в Ижевске, 183 раза в Казани, 211 раз в Том-

ске (с учетом роста числа абстрактов частотность снижается более чем заметно).

Однако эти данные носят вспомогательный, а не определяющий ситуацию харак-

тер. Использование самого слова может совсем не означать подписку на верность

самой конструкции этноса, а просто быть привычным или даже вычурно модным

(это больше касается неофитов от этнологии и словаря политиков и пропаганди-

стов) аналогом слов “народ”, “этническая общность”, “национальность” и т.п.

Также более внимательного анализа требуют данные цитирования книг из-

вестных авторов. Издание книг и цитирование работ Бромлея и Гумилёва (особен-

но последнего) в большой степени отражают не место их построений в научной

среде, а наличие феномена фольк-хистори и интеллектуального национализма в

этнокультурном варианте - своего рода этнодискурс или этнос-мышление, если

использовать выражение С.С. Алымова и его соавторов (Anderson, Arzyutov,

Alymov 2019). Противостоять этому довольно сложно, но можно и нужно, осо-

бенно если бытовая этноментальность, даже в случае цитирования самыми вы-

сокими руководителями, проникает в учебные тексты, в сферу просвещения, в

политическую пропаганду.

Вообще складывается впечатление, что существуют как бы две реальности

или два плохо пересекающихся пространства: наука и нон-фикшн. Казалось бы,

последний должен представлять собою популярное знание, но именно - знание,

а не фантазии (не путать с фантастикой!), эзотерику и конспирологию. Однако

в реальности, если посмотреть, что издается и читается в мире, а также пере-

водится на русский язык в сфере нон-фикшн, мы увидим именно трактаты эзо-

терического, конспирологического и этногенетического характера. Многочис-

118

Этнографическое обозрение № 6, 2022

ленные клоны Карлоса Кастанеды существуют и хорошо кормятся на бытовых

фобиях и на эмоциональных озабоченностях людей разного ранга и уровня об-

разования. Плохо, если подобная облегченность в понимании научности прони-

кает в саму профессиональную среду, когда недоучившиеся у преподавателей

с фальшивыми диссертациями некоторые представители поколения ЕГЭ начи-

нают “делать науку”, ставя целью не добывание нового знания, а выращивание

собственного “хирша”, и устраивают своего рода академический хайп.

Именно в этом ряду я рассматриваю попытки в мировой и, отчасти, в рос-

сийской антропологии и этнологии размыть предмет нашей науки и ее цеховую

основу - этнографический метод. Делается это под видом “экспериментальной

антропологии”, “антропологии всечеловечности” или так называемой “по-

стгуманистической (читай - постчеловеческой) антропологии” - своего рода

“антропологии листьев и камней”, по меткому замечания антрополога Сергея

Ушакина. То, что ныне один известный канадский философ и популяризатор

предлагает своей книгой “После этноса” (Rees 2018) в качестве революции в ан-

тропологии, есть не что иное, как отказ от анализа культурных смыслов в жизни

общества и от поиска оптимальных формул обустройства культурно сложных

обществ и достойной в нем жизни современного человека. Эта отрешенность

от человеческого, часто под видом “ухода в цифру” или в “виртуальность”, не

согласуется с научными интересами и озабоченностями большинства совре-

менных социально-культурных антропологов.

Один из лидеров нашего цеха, социальный антрополог и исследователь

национализма Арджун Аппадураи недавно опубликовал критический анализ

этнополитической ситуации в Индии и политики руководства страны в лице

правящей националистической Бхаратийя Джаната парти (БДП), определив ан-

тиисламскую направленность господствующей идеологии Хиндутвы как фор-

му геноцидализма - идеологии и политики, которая логически ведет к массо-

вому насилию вплоть до возможного истребления 200 миллионов индийских

мусульман (Appadurai 2022). Но не только полуторамиллиардная Индия, а и

многие другие страны, и в том числе Россия, нуждаются в антропологическом

анализе проблем развития и благополучия современных культурно сложных на-

ций-государств, сохранения и воспроизводства культурного наследия народов,

исторической памяти и идентичности, межэтнических взаимодействий и об-

щегражданской солидарности, правовых и социально-культурных регуляторов

общественной жизни, ответственного правления на всех уровнях - от местных

сообществ до общегосударственного.

Все эти вопросы - это вопросы жизни человека и создаваемых им коали-

ций, институтов и явлений, т.е. приоритетные вопросы социально-культурной

антропологии и этнологии. Для сторонников инноваций в антропологии могут

быть привлекательны темы типа антропологии холода, звука в поле, тайного

знания, “русской смерти” и других сюжетов, но невозможно уводить интересы

нового поколения исследователей от вышеперечисленных мною главных тем

российских ученых-гуманитариев. Именно по этой причине, на мой взгляд,

гуманистическая миссия нашей науки, профессиональные стандарты и этика

одной из ведущих социогуманитарных наук должны сохраняться и всячески

отстаиваться служителями цеха. Теория этноса мертва, но этнокультурное мно-

гообразие России и остального мира сохраняется, а его исчезновение будет оз-

начать социальную энтропию, т.е. конец жизни человечества.

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

119

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОПУЛЯРНОСТИ ТЕОРИИ ЭТНОСА

В.А. Шнирельман

Разговор о популярности теории этноса считаю своевременным. В этом от-

ношении следовало бы иметь в виду следующее.

Во-первых, следует проводить различия между эпохой модерна, к которой

относится советский период, когда ученые и наука имели особый высокий ста-

тус и были отделены от общества, в публичной сфере хранившего молчание.

Тогда научные вопросы обсуждались в основном только в среде специалистов,

а до общества научная информация доходила через учебники, научно-популяр-

ные произведения и беллетристику. Дилетантов в эту область не пропускали, и

взаимоотношения ученых с обществом были однонаправленными.

Но с падением цензуры в период перестройки СССР вступил в эпоху по-

стмодерна. Общество активно заговорило, причем на разные голоса. Граница

между научным и ненаучным дискурсом начала быстро размываться. Престиж

ученых падал. Одновременно появилось немало смельчаков (писателей, пу-

блицистов, журналистов), которые отважно вступали в полемику с учеными,

по-своему и для своих собственных целей используя доступные им научные (и

псевдонаучные) теории со связанной с ними терминологией. В этом ряду ока-

залась и теория этноса, использовавшаяся для самых разных надобностей. В

результате она выплеснулась далеко за рамки, отводившиеся ей ранее. Отсюда

и резкий рост числа отсылок к ней.

Это, в частности, относится и к теории Льва Гумилёва, которая в совет-

ские годы не только не набирала популярность, но и не находила поддержки у

специалистов и даже подвергалась жесткой критике. Правда, публичные лекции

Гумилёва имели большой успех, но не у специалистов, а у любителей, которые

до второй половины 1980-х годов не имели площадки для публичного обсуж-

дения его идей.

Во-вторых, книги Гумилёва привлекали своим красочным языком, неожи-

данными сюжетами и захватывающими предложениями по решению, пусть

и псевдонаучному, сложных социальных и этнических проблем. Они служат

яркими образцами научного популизма, причем Гумилёв и сам это хорошо

сознавал, т.к., не найдя поддержки в науке, пытался всеми силами заработать

народную славу. Этому, разумеется, способствовали и беспрецедентные тира-

жи его книг, что объясняется поддержкой со стороны могущественного тогда

А.И. Лукьянова. А в постсоветское время эти книги много раз переиздавались

различными издательствами. И по тиражам с Гумилёвым не может соперни-

чать ни один из действительно высокопрофессиональных специалистов, поме-

щенных автором вместе с ним в таблицу цитируемости. Мало того, его теорию

популяризировали журналисты и телевизионщики. Это продолжается до сих

пор. Так, 23 января 2022 г. по телеканалу “Культура” был показан популярный

фильм, прославлявший Гумилёва и его теорию этногенеза. Никакого ее анализа

не давалось, и зрителю предлагалось принять ее на веру хотя бы из сочувствия

к жизненным мытарствам Гумилёва.

Именно поэтому авторитет Льва Николаевича резко вырос в 1990-е годы,

когда он прослыл в народе едва ли не самым выдающимся отечественным

историком. Ведь других авторов общественность не знала, тогда как его кни-

ги, имевшие солидную рекламу, продавались на каждом углу. Вот почему, как

показывает автор, по индексу цитирования Гумилёв намного опережает других

известных специалистов. Однако автор не ставит вопрос о том, идет ли речь о

позитивном или негативном цитировании. Ведь в постсоветские годы в адрес

120

Этнографическое обозрение № 6, 2022

теории Гумилёва раздавались не только дифирамбы, но и высказывались весьма

критические суждения⁴.

В-третьих, благодаря своему популизму, его теория привлекала внимание

чиновников и работников силовых ведомств (именно из этой среды вышел

В.В. Путин). Она соблазняла своими простыми решениями и отвечала чаяниям

и представлениям этого контингента. Людям нравились такие наукообразные

термины, как “суперэтнос”, “пассионарность”, “фазы этногенеза” и пр. А раз-

бираться в хитросплетениях, противоречиях и недомолвках теории Гумилёва

они не только не желали, но и не могли, не имея соответствующего образования.

В-четвертых, что самое печальное, по тем же причинам его теорию под-

хватили немало вузовских профессоров (культурологи, философы, социологи,

историки, психологи и пр.). Примечательно, что они полностью игнорировали

критический анализ теории Гумилёва. Скажем, я неоднократно разбирал его

ксенофобские построения и показывал слабость его аргументов, нередко свя-

занных с недостаточным знанием достижений мировой антропологии, которую

он фактически обошел стороной, при этом гордо называя себя “отцом русской

этнологии”. Но как со мной, так и с другими критиками, никто не решался спо-

рить. Критику в отношении Гумилёва многие попросту оставляют без внима-

ния. Зато в год его столетнего юбилея (2012 г.) не было недостатка в вузовских

конференциях, где звучали призывы развивать и дальше его теорию. А между

тем, как мне приходилось объяснять, взгляды Льва Николаевича, близкие запад-

ным “новым правым”, служат (псевдо)научным обоснованием нового (культур-

ного) расизма (Шнирельман 2011: Т. 1). Иными словами, если в постсоветской

России и появился научный расизм, то немалую роль в этом сыграли теории

Гумилёва (Шнирельман 2022).

Но речь должна идти не только об этом, а также о многочисленных факти-

ческих ошибках в его работах, о его опоре на устаревшие и давно вышедшие

из обращения взгляды и подходы XIX в., о его ссылках на выдуманные источ-

ники и пр. По сути, своих оригинальных идей у него почти что не было. Но,

чтобы это понять, нужно хорошо знать историографию проблемы. Известно,

что Гумилёв сутками просиживал в Государственной публичной исторической

библиотеке, где читал массу старой литературы XIX - начала XX вв., откуда и

брал многие свои идеи. Скажем, цифру 1200-1500 лет, которой он определял

сроки существования этноса, он нашел у Константина Леонтьева, а тот в свою

очередь заимствовал это у востоковеда Я. Буркхардта. Поэтому идеи Гумилёва

возвращают нас в XIX век, но нужно ли нам туда возвращаться (хотя некоторым

политикам это, похоже, нравится)?

Наконец, имелся еще один чрезвычайно важный фактор, делавший вос-

требованной советскую теорию этноса. Сам этнофедеральный принцип по-

строения государства требовал реификации этноса. Отсюда неизбежные

примордиализм и эссенциализм. Д.В. Верховцев пишет об этом как об инсти-

туциональном факторе. Ведь конструктивистский подход ставит этот прин-

цип под сомнение. Автор правильно упоминает склонности этнонационализ-

ма к эссенциализации этноса, но не объясняет причин. Тем самым он обходит

вопрос о социальной и политической роли этнического фактора, примеров

чему в советской и постсоветской действительности можно найти немало.

Для меньшинств категория этноса служила и служит важным политическим

ресурсом, включающим язык, культуру и историю (в т.ч. этногенез) как суще-

ственные опоры в борьбе против дискриминации. Вот почему, когда в 1980-

е годы американские антропологи сдвинулись к конструктивизму, это было

враждебно встречено, скажем, индейцами Южной Америки (да и не только

ими). И было бы важно проанализировать, что в связи с этим происходило в

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

121

той же американской науке, как там приняли этот вызов, как это отразилось на

том же конструктивистском подходе.

Кстати, речь идет не только о меньшинствах. В обстановке определенного

кризиса то же самое происходит и с доминирующим большинством, примером

чего и служит, например, русский национализм. Это во многом объясняет лю-

бовь к построениям Гумилёва. Поэтому, как мне кажется, трудно обсуждать эту

проблему, обходя фактор дискриминации, - а это очень непростой вопрос. Ведь

и К. Леви-Строс понимал, что признание культурных различий моменталь-

но ставит вопрос о дискриминации. Поэтому его подходы очень полюбились

французским крайне правым, а левые критиковали его за расизм. В чем-то это

похоже на ситуацию с Гумилёвым. Хотя Леви-Строс и Гумилёв фигуры совер-

шенно несопоставимые, это говорит о том, что даже великий ученый может

попасть в очень неудобную ситуацию, если затрагивает весьма чувствительные

проблемы, для обсуждения которых одних лишь научных подходов и аргумен-

тов недостаточно - нужно учитывать еще социальный и политический контекст.

В связи с этим возникает и другая проблема, связанная с “индивидуальным

выбором”. Такой выбор вполне возможен в условиях реальной демократии. Но

в условиях иных политических режимов он затруднен все тем же принципом

дискриминации, заставляющим индивида держаться “своей группы”, где он

только и может ожидать защиты. Об ином выборе здесь трудно говорить. В этих

условиях сама политическая и социальная действительность ведет к появлению

пресловутых “социальных тел” - в виде рас в Америке, этносов в России, рели-

гий - в той же Индии.

И возникает вопрос: кого можно противопоставить этнонационалистам?

Империалистов? Космополитов? Или кого-то еще? Боюсь, что в обстановке

возвращения агрессивного национализма (а вовсе не “расцвета ста цветов”)

большого выбора не остается. Думаю, в этом контексте надо рассматривать и

неоевразийство, в котором прозорливые критики еще в 1920-х годах усмотре-

ли неоимпериализм. Но ведь то же самое напрямую относится и к модному

цивилизационному подходу, который тесно связан с концепциями Гумилёва.

А является ли он “научной теорией”?

И, наконец, не имеет ли теория этноса, появившаяся, по сути, лишь в кон-

це 1960-х годов, отношение к “традиционным ценностям”, не входит ли она,

по мнению некоторых, в их состав? Такое переосмысление встречается не-

редко. Напомню, что в 1920-е годы большевики активно создавали новые на-

ции и прекрасно сознавали, что занимаются конструированием. По словам

А.И. Микояна, бывшего тогда генеральным секретарем Северокавказского

крайкома ВКП(б), “советская власть создает нации; советская власть помогает

оформиться отдельным племенам как нациям... Самое оригинальное - то, что

советская власть, самая интернациональная власть, создает и организует новые

нации” (цит. по: Алиев 1926: 9). Поэтому в те годы о каких-либо приморди-

альных нациях/этносах не могло быть и речи. Зато это появилось десятилетия

спустя, когда режим забронзовел.

ЭТНОС, ЖИВОЙ И МЕРТВЫЙ

Д.В. Верховцев

Начну я свою заключительную реплику с благодарности всем участникам

дискуссии за ценные размышления, важные советы, указания на недостатки ис-

следования и пути их исправления. Конечно, хочется поблагодарить и редакцию

122

Этнографическое обозрение № 6, 2022

“Этнографического обозрения”, благодаря которой эта дискуссия стала возможной.

Особенно волнительно было почувствовать себя частью легендарных дис-

куссий между сторонниками конструктивистского и примордиалистского под-

ходов к этничности, которые гремели на страницах настоящего журнала два по-

стсоветских десятилетия. Правда, как мне кажется, Л.С. Перепелкин зачислил

меня в их участники несколько незаслуженно и, видимо, авансом, т.к. целью

статьи не было ни сравнение теорий этноса с другими подходами к этнично-

сти, ни их критика. Безусловно, за критику примордиализма можно засчитать

констатацию того факта, что теории этноса прекратили свое развитие тридцать

лет назад, что не позволяет характеризовать их как современные подходы к эт-

ничности. Но на этом, пожалуй, моя критика и ограничилась, ведь выступать на

этом поле после многочисленных критических работ как участников дискуссии

В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана и С.С. Соколовского, так и других авторов,

вряд ли было бы продуктивно. Все-таки текст статьи “Этнос post-mortem” со-

стоял из анализа факторов, из-за которых застывшие учения продолжают быть

частью научных и других текстов, и симпатии к какой-либо определенной тео-

рии не являются обязательной частью такого исследования.

Впрочем, оправдать выданный аванс, увы, мне не представляется сейчас

возможным. Я более чем уверен, что в пользу тех или иных теорий должны го-

ворить их успешные приложения в исследованиях, а не абстрактные сравнения.

Действительно, дискуссии об этничности в англоязычной науке еще с конца

1960-х годов строились в виде диалога примордиализма и новых теорий, родив-

шихся не без влияния социального конструктивизма. Но примордиализм в этих

дискуссиях и сам оказывался сконструирован критиками, т.к. больших концеп-

ций, которые бы действительно считали этничность сугубо примордиальным

явлением, к этому времени уже не существовало (Варшавер 2022). Лишь отече-

ственным ученым-этнологам на рубеже 1980-х - 1990-х повезло больше, т.к. в

постсоветских странах конструктивизм имел вполне реального, а не сконстру-

ированного оппонента в лице этнос-теорий, отчего дискуссии об этничности и

проходили эмоциональнее и с большим масштабом. Однако отсутствие новых

работ по этим теориям с очевидностью ведет к сворачиванию обсуждения эт-

ничности в форме диалога примордиализма и конструктивизма, и каким оно

будет - зависит от нас, исследователей.

Замечу, что не считаю, что этнос как концепция должен быть придан заб-

вению. Он десятилетиями доминировал в советской науке и влиял на ученых

всего социалистического лагеря, как концепция занимает значительное место в

истории этнографии/антропологии, а волны, расходящиеся от брошенного те-

оретиками этноса камня, мы видим и сейчас, они и послужили поводом к на-

стоящей дискуссии. Отечественные этнологи, в т.ч. участники этой дискуссии,

создали значительный корпус работ, который позволяет рассказывать студен-

там и аспирантам о теориях этноса с указанием на их слабые места, недостатки

и опасности приложения в политике и социальной инженерии. Теории этноса,

совместно с наработанной критикой, вполне могут вдохновить новых исследо-

вателей на создание новых концепций, которые по-новому раскроют нам про-

блемы групповых идентификаций и их культурных составляющих.

Теперь я хотел бы рассмотреть важные замечания дискутантов, непосред-

ственно касающиеся содержания статьи. С.С. Алымов замечает, что отсутствие

терминологии теории этноса в советском политическом дискурсе и незначи-

тельность ее присутствия в постсоветском политическом дискурсе не позво-

ляют говорить об институциональной поддержке теории этноса. Прежде все-

го, это заключение не совсем вяжется с фактом обучения этносу институтом

среднего образования начиная с 2000-х годов, что оказывает прямую поддерж-

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

123

ку этнос-дискурсу. Если же говорить о других институтах, то они оказывали

и оказывают этносу поддержку иного рода. Кажется, в репликах дискутантов

сложился консенсус, что различные государственные институты действуют

исходя из примордиальных представлений об этничности, хотя и обозначая пре-

имущественно этнические группы “народами”, “народностями” и “националь-

ностями”. Но ведь теория этноса Ю.В. Бромлея и была глобальным проектом

“перевода” (в терминологии Б. Латура [Латур 2006: 71]) обществоведческой

(марксистско-ленинской) терминологии национальных отношений в сугубо

этнографическую терминологию, созданную на основе понятия “этнос”. Этот

перевод легко осуществлялся при пересечении границ идеологического и эт-

нографического дискурсов, идеи этнографов и этносоциологов могли апропри-

ироваться в тексты обществоведов и наоборот. И этот перевод стал возможен

именно благодаря структурной эквивалентности терминологии двух дискурсов,

и конкретно - ее примордиалистской основе.

Таким образом, когда советские институты, став российскими, продолжи-

ли оперировать примордиалистской этничностью в форме “народов” и “на-

циональностей”, при общении с научным (экспертным) сообществом перевод

оказался возможен, в основном, лишь в тех же знакомых терминах теории эт-

носа или нейтральных “этническая общность” и “этническая группа”. Да, рос-

сийским ученым стали доступны альтернативные концепции, но как перевести

“народ” в лишенные определенности и четких границ термины: “этничность”,

описывающую качество, или

“идентификацию”, описывающую процесс?

Необходимость взаимодействия с дискурсом институтов оказалась важным

фактором сохранения в этнологии именно этноса и описывающих его теорий.

В этом смысле я не оспариваю утверждение С.С. Алымова и В.А. Тишкова, что

причиной такого положения является, прежде всего, “этнос-мышление”, однако

хотел бы это утверждение дополнить: этнос-мышление в постсоветскую эпоху

могло быть “переведено” в сферу этнологии преимущественно в виде терминов

этнос-теорий, другой научной формы выражения примордиального понимания

этничности практически не существовало и не существует до сих пор.

Схожим образом можно ответить и на другое, вполне справедливое заме-

чание С.С. Алымова, что среди многочисленных упоминаний термина “этнос”

значительную часть занимает его употребление как более «наукообразного си-

нонима понятия “народ” [без вложения] в него примордиалистского или вообще

какого бы то ни было толкования». Несмотря на отсутствие терминологической

рефлексии у таких авторов, стремящихся к наукообразию, сам факт выбора

именно слова “этнос” значительно увеличивает вероятность обращения в бу-

дущем именно к примордиалистским теориям. Причем это может сделать как

сам автор, желая ближе познакомиться с темой этничности, так и его читатели;

обратившись с запросом по поводу “этноса” к словарям, энциклопедиям или

базам цитирования. Они обнаружат там именно работы Бромлея и Гумилёва,

ведь “этнос” теоретизируется именно в них! И еще более увеличат показатели

цитирования этнос-теоретиков в нашем чарте антропологической литературы.

В целом я вполне согласен с участниками дискуссии, что статья в большей

степени ставит вопросы, чем на них отвечает. Тема посмертного существования

научной теории, точнее, ее осколков в виде терминов, отдельных положений,

формальных ссылок, оказалась настолько обширной, что основная часть тек-

ста оказалась посвящена описанию поля, на котором разворачивается сюжет

статьи, и постановкой исследовательских вопросов. Конечно, довольно круп-

ные и важные сюжеты, такие как непосредственный анализ научной литера-

туры, показывающий контекст упоминания термина “этнос” и авторов этнос-

теорий, оказались и вовсе не затронуты, что позволило лишь наметить причинно-

124

Этнографическое обозрение № 6, 2022

следственные связи между дискурсами, укрывшими этнос. Но автор надеется,

что ценные советы и идеи, которые были получены от участников дискуссии,

помогут продолжить исследование в нужном направлении.

В частности, реплика С.С. Соколовского - это очень развернутый и фунди-

рованный план по исследованию теории этноса как парадигмы, с предложени-

ем обратиться к построениям исследователей науки, прежде всего - Т. Куна и

Б. Латура. С благодарностью воспользуюсь намеченными программами иссле-

дования и прокомментирую, что подходы Б. Латура, видимо, являются здесь

более предпочтительными. В отечественной этнографии/антропологии главны-

ми факторами, влиявшими на историю, не всегда были исключительно научные

дискуссии и их общественный резонанс. Идеологическое влияние коренным

образом поменяло повестку советской этнографии в 1930-е годы, корректи-

ровало ее во второй половине 1940-х, устанавливало рамки весь позднесовет-

ский период, а ослабление идеологического контроля в перестройку послужило

толчком к кардинальному пересмотру теоретического багажа этнологии. В этом

смысле именно подходы Б. Латура позволяют не зацикливаться на интранауч-

ных закономерностях функционирования парадигм и уравнять их в правах с

факторами идеологии и политики.

О том же пишет и В.А. Шнирельман, указывая, что на распространение идей

Л.Н. Гумилёва несоизмеримо большее влияние оказала публицистика, чем ака-

демические публикации, ведь популярность общественная способствует воз-

вращению отвергнутых теорий и в науку. В этом же смысле я вполне согласен с

замечанием В.А. Тишкова о том, что антропологический анализ не должен из-

бегать вторжения в общественно-политическую сферу, особенно если его туда

ведут изучаемые вопросы. Я надеюсь, что если моя статья и не смогла дать

полный и всеобъемлющий ответ на вопросы о причинах и путях распростране-

ния этнос-представлений после снижения интереса к ним внутри науки, то во

всяком случае показала, как далеко расходятся те самые круги от брошенного

камня, и на какие, казалось бы, далекие от антропологии темы теперь оказывает

влияние этнос-теория. А вот глубину и результат этого влияния еще предстоит

оценить в дальнейших исследованиях русскоязычного этнос-дискурса.

В заключение хотелось бы пригласить к дальнейшей разработке темы как

участников, так и читателей этой дискуссии. Ведь продолжающееся звучание

этноса как в публичном, так и в академическом дискурсе, его влияние на по-

литические действия и идеи свидетельствуют о важности исследования при-

чин такой ситуации, рассмотрения ее развития и необходимости предложений,

примиряющих бытовые, академические и публичные подходы к этничности.

В чем нам и должны помочь, по справедливому замечанию В.А. Тишкова, “гу-

манистическая миссия нашей науки, профессиональные стандарты и этика од-

ной из ведущих социогуманитарных наук”.

Примечания

¹ Я не утверждаю, что особенности развития социального и гуманитарного

знания не становились предметом рефлексии у философов и историков науки

(только по философским проблемам историографии изданы десятки томов), од-

нако можно констатировать, что в таких работах доминирует представление о ку-

мулятивности знания, а проблематика разрывов и революций, хотя и обсуждается

(ср.: Winch 2003 [1958]: 42), но пока не привела к появлению принципиально новых

концепций, сколько-нибудь радикально отличающихся от предложенной Куном.

² Здесь мне видится, прежде всего, влияние философии Ж. Делёза, в ко-

торой существование любых объектов, включая теоретические, представлено

как сетевой или полевой (имеется в виду силовое поле) эффект взаимодействия

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

125

различных влияний и сил, как проявление потока становления, удержаться в

котором и значит существовать.

³ Цели таких исследователей могут быть сугубо локальными и прагматич-

ными, вплоть до размещения публикаций и защит диссертаций - именно из та-

кого рода карьерных практик и состоят сегодня, как мне представляется, такие

области исследований (я здесь рассматриваю случай российской этнологии) как

изучение так наз. “этнических конфликтов” или “межэтнических отношений”.

⁴ См., напр.: Лурье 1990; Дьяконов 1992: 226-228; Клейн 1992; Янов 1992;

Данилевский 1996; Ларюэль 2006; Шнирельман 1996, 2006, 2012: 57-75; Шни-

рельман, Панарин 2000; Рогачевский 2001; Chernykh 1995: 146-147; Bassin 2016.

Источники и материалы

Коренное население 1990 - Коренное население: глобальное стремление к

справедливости: доклад для Независимой комиссии по международным

гуманитарным вопросам. М.: Международные отношения, 1990.

Будители б.г. - Будители // Википедия. https://ru.wikipedia.org/wiki/Будители

(дата обращения: 28.02.2022).

Концептуализм б.г. - Концептуализм // Новая философская энциклопедия.

https://iphlib.ru/library/collection/newphilenc/document/HASH0108964e31320b

69fd553108 (дата обращения: 16.02.2022).

Appadurai 2022 - Appadurai A. Modi’s India Has Now Entered Genocidalism, the

Most Advanced Stage of Nationalism // The Wire. 10.01.2022 https://thewire.in/

politics/narendra-modi-india-genocidalism

Научная литература

Абашин С. Национализмы в Средней Азии: в поисках идентичности. СПб.:

Алетейа, 2007.

Алиев У. Национальный вопрос и национальная культура в Северо-Кавказ-

ском крае (итоги и перспективы). К предстоящему съезду горских народов.

Ростов-на-Дону: Севкавкнига; Крайнациздат, 1926.

Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распро-

странении национализма. М.: “КАНОН-пресс-Ц”; “Кучково поле”, 2001.

Барт Ф. (ред.) Этнические группы и социальные границы. Социальная органи-

зация культурных различий. М.: Новое издательство, 2006.

Бережнова Л.Н., Набок И.Л., Щеглов В.И. Этнопедагогика: учебное пособие

для студентов высших учебных заведений. М.: Академия, 2007.

Берзина М.Я. Формирование этнического состава населения Канады: этноста-

тистическое исследование. М.: Наука, 1971.

Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973.

Брук С.И. Население мира. Этнодемографический справочник. М.: Наука, 1986.

Варшавер Е.А. “Перестать пинать мертвую лошадь примордиализма”: актуаль-

ные повестки дня в конструктивистских исследованиях этничности // Соци-

ологическое обозрение. 2022. № 3. C. 31-58.

Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991.

Грушевский М.С. Освобождение России и Украинский вопрос. Статьи и заметки.

М.: Книга по требованию, 2016.

Гумилёв Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.: Изд-во Ленинградского универ-

ситета, 1989.

Даймонд Дж., Робинсон Дж. (ред.) Естественные эксперименты истории. М.: АСТ, 2018.

Данилевский И. Читая Льва Гумилёва // История. 1996. № 13 (апрель). С. 8-9.

126

Этнографическое обозрение № 6, 2022

Дьяконов И.М. “Огненный дьявол”: по поводу работ Л.Н. Гумилёва // Нева.

1992. № 4. С. 225-228.

Дугин А.Г. Четвертая политическая теория. Россия и политические идеи

XXI века. СПб.: Амфора, 2009.

Дугин А.Г. Этносоциология. М.: Академический Проект, 2011.

Клейн Л.С. Горькие мысли “привередливого рецензента” об учении Л.Н. Гумилёва //

Нева. 1992. № 4. С. 228-246.

Козлов В.И. Этнос. Нация. Национализм. Сущность и проблематика. М.: Старый

сад, 1999.

Кореняко В.А. К критике Л.Н. Гумилёва // Этнографическое обозрение. 2006. № 3.

С. 22-35.

Корнилов В.В. Донецко-Криворожская республика. Расстрелянная мечта. СПб.:

Питер, 2017.

Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977.

Ларюэль М. Опыт сравнительного анализа теории этноса Льва Гумилёва и запад-

ных новых правых доктрин // Этнографическое обозрение. 2006. № 3. С. 36-43.

Латур Б. Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии / Науч.

ред. О.В. Хархордин. СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге, 2006.

Лурье Я. К истории одной дискуссии // История СССР. 1990. № 4. С. 128-132.

Майлз Р., Браун М. Расизм. М.: РОССПЭН, 2008.

Манн М. Темная сторона демократии: объяснение этнических чисток.

М.: Изд-во “Пятый Рим”, 2016.

Млодинов Л. (Не)осознанное. Как бессознательный ум управляет нашим пове-

дением. М.: Livebook, 2012.

Набок И.Л. Этнология и этнологическое знание в современном образователь-

ном пространстве // Реальность этноса. Этнология в педагогическом обра-

зовании: проблемы и перспективы. СПб.: Издательство РГПУ им. А.И. Гер-

цена, 2001. С. 10-19.

Перепелкин Л.С. Этнос // Социокультурная антропология: История, теория

и методология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю.М. Резника.

М.: Академический Проект, Культура; Киров: Константа, 2012. С. 923-934.

Перепелкин Л.С. Проблема “Иного” в российской жизни: феномен социальных

границ и объект национально-культурной политики. СПб.: Алетейа, 2018.

Перепелкин Л.С. Очерки по прикладной социально-культурной антропологии.

М.: Институт востоковедения РАН, 2021.

Рогачевский А. Лев Гумилёв и еврейский вопрос // Солнечное сплетение. 2001.

№ 16-17. С. 358-368.

Рыбаков С.Е. Философия этноса. М.: ИПК Госслужбы, 2001.

Сапольски Р. Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки.

М.: Альпина нон-фикшн, 2021.

Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антро-

пологии. М.: Наука, 2003а.

Тишков В.А. (ред.) На пути к переписи. М.: ОАО Авиаиздат, 2003б.

Тишков В.А. Российский народ: история и смысл национального самосознания.

М.: Наука, 2013.

Тишков В.А. и др. Откуда и куда пришла российская этнология: персональный

взгляд в глобальной перспективе // Этнографическое обозрение. 2020. № 2.

С. 72-137. https://doi.org/10.31857/S086954150009606-6

Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М.: Высшая

школа, 1992.

Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменения этни-

ческих явлений. М.: URSS, 2012.

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

127

Шнирельман В.А. Евразийцы и евреи // Вестник Еврейского Университета в

Москве. 1996. № 11. С. 4-45.

Шнирельман В.А. Лев Гумилёв: от “пассионарного напряжения” до “несовме-

стимости культур” // Этнографическое обозрение. 2006. № 3. С. 8-21.

Шнирельман В.А. “Порог толерантности”. Идеология и практика нового расиз-

ма. Т. 1-2. М.: Новое литературное обозрение, 2011.

Шнирельман В.А. Хазарский миф: идеология политического радикализма в Рос-

сии и ее истоки. М.: Мосты культуры, 2012.

Шнирельман В.А. Научный расизм - советский и постсоветский // Современ-

ный расизм: идеология и практика. Сборник научных статей / Под ред.

В.А. Шнирельмана. М.: Издательско-торговая корпорация “Дашков и К°”,

2022. С. 11-105.

Шнирельман В.А., Панарин С.А. Лев Николаевич Гумилёв: основатель этноло-

гии? // Вестник Евразии. 2000. № 3 (10). С. 5-37.

Янов А. Учение Льва Гумилёва // Свободная мысль. 1992. № 17. С. 104-116.

Alymov S., Anderson D., Arzyutov D. Etnos Thinking in the Long Twentieth Century //

Life Histories of Etnos Theory in Russia and Beyond / Ed. by D.G. Anderson, D.V.

Arzyutov, and S.S. Alymov. Cambridge, UK: Open Book Publishers, 2019. P. 21-76.

Anderson D.V., Arzyutov D.V., Alymov S.S. (eds.). Life Histories of Etnos Theory in

Russia and Beyond. Cambridge, UK: Open Book Publishers, 2019.

Bassin M. The Gumilev Mystique: Biopolitics, Eurasianism and the Construction of

Community in Modern Russia. Ithaca: Cornell University Press, 2016.

Boyd R. Metaphor and Theory Change: What is “metaphor” a metaphor for? //

Metaphor and Thought / Ed. by A. Ortony. 2nd Ed. Cambridge: Cambridge

University Press, 1993 [1979]. P. 481-532.

Chernych E.N. Postscript: Russian Archaeology after the Collapse of the USSR -

Infrastructural Crisis and the Resurgence of Old and New Nationalisms //

Nationalism, Politics and the Practice of Archaeology / Ed. by Ph.L. Kohl and

C. Fawcett. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 139-148.

Elwert G. (ed.). Dynamics of Violence: Processes of Escalation and De-escalation in

Violent Group Conflicts. Berlin: Duncker und Humblot, 1999.

Hylland Eriksen T., Jakoubek M. (eds.). Ethnic Groups and Boundaries Today.

A Legacy of Fifty Years. London and New York: Routledge, 2019.

Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. 2nd Enlarged Ed. Chicago: The

University of Chicago press, 1970 [1962].

Mühlmann W.E. Rassen, Ethnien, Kulturen. Neuwied and Berlin: Luchterhand

Verlag, 1964.

Rees T. After Ethnos. Durham and London: Duke University Press, 2018.

Sahlins M. Two or Three Things that I Know about Culture // The Journal of the

Royal Anthropological Institute. 1999. No. 5 (3). P. 399-421.

Winch P. The Idea of a Social Science and its Relation to Philosophy. 2nd Ed. London:

Routledge, 2003 [1958].

R e s e a r c h A r t i c l e

Alymov, S.S., L.S. Perepelkin, S.V. Sokolovskiy, V.A. Tishkov, V.A. Shnirelman,

and D.V. Verkhovtsev. Ethnos Post-Mortem: Thoughts and Comments [Etnos

post-mortem: razmyshleniia i kommentarii]. Etnograficheskoe obozrenie, 2022,

no. 6, pp. 102-131. https://doi.org/10.31857/S0869541522060070 EDN: MRLFIG

Anthropology RAS

128

Этнографическое обозрение № 6, 2022

Sergei Alymov | http://orcid.org/0000-0001-9988-9556 | alymovs@mail.ru |

Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Academy of Sciences

(32a Leninsky prospect, Moscow, 119991, Russia)

Lev Perepelkin | http://orcid.org/0000-0002-4400-2011 | leonethnography@yandex.ru |

Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences (Rozhdestvenka St. 12,

Moscow, 107031, Russia)

Sergei Sokolovskiy | http://orcid.org/0000-0002-0112-0739 | sokolovskiserg@gmail.com |

Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Academy of Sciences

(32a Leninsky prospect, Moscow, 119991, Russia)

Valery Tishkov | https://orcid.org/0000-0001-5479-9039 | valerytishkov@mail.ru |

Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Academy of Sciences

(32a Leninsky prospekt, Moscow, 119991, Russia)

Viktor Shnirelman

http://orcid.org/0000-0001-8469-6583

shnirv@mail.ru

Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Academy of Sciences

(32a Leninsky prospekt, Moscow, 119991, Russia)

Dmitry Verkhovtsev | http://orcid.org/0000-0001-9232-2952 | dverhovtcev@gmail.com |

Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Academy of Sciences

(32a Leninsky prospect, Moscow, 119991, Russia)

Keywords

theory of ethnos, ethnos, ethnicity, history of Russian anthropology, Yulian Bromley,

Lev Gumilev

Abstract

This article presents critical comments and responses to the essay “Ethnos Post-

Mortem: Soviet Theories of Ethnos in Present Day Russian-Language Discourses”

[Etnos post-mortem: sovetskie teorii etnosa v sovremennom russkoiazychnom

diskurse] by Dmitry Verkhovtsev, in which the author ponders over the use and

misuse of the notion of ethnos in Russian academic and non-academic milieus during

the last three decades, pointing to the striking fact that, despite the critique within the

anthropological community, this notion has been simultaneously and steadily gaining

weight and influence outside it. This discussion features contributions by Sergei

Alymov, Lev Perepelkin, Sergei Sokolovskiy, Valery Tishkov, and Viktor Shnirelman.

Funding Information

This research was supported by the following institutions and grants:

Russian Science Foundation, https://doi.org/10.13039/501100006769 [grant no. 22-18-00241]

(recipients D. Verkhovtsev, S. Alymov, V. Shnirelman)

References

Abashin, S. 2007. Natsionalizmy v Srednei Azii: v poiskakh identichnosti [Nationalisms

in Central Asia: In Search of Identity]. St. Petersburg: Aleteia.

Aliev, U. 1926. Natsional’nyi vopros i natsional’naia kul’tura v Severo-Kavkazskom

krae (itogi i perspektivy). K predstoiashchemu s’ezdu gorskikh narodov [National

Question and National Culture in the North Caucasus Region (Outcomes and

Prospects): Toward the Coming Congress of Highland Peoples]. Rostov-

na-Donu: Sevkavkniga; Krainatsizdat.

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

129

Alymov, S., D. Anderson, and D. Arzyutov. 2019. Etnos Thinking in the Long

Twentieth Century. In Life Histories of Etnos Theory in Russia and Beyond,

edited by D.G. Anderson, D.V. Arzyutov, and S.S. Alymov, 21-76. Cambridge,

UK: Open Book Publishers.

Anderson, D.V., D.V. Arzyutov, and S.S. Alymov (eds.). 2019. Life Histories of Etnos

Theory in Russia and Beyond. Cambridge, UK: Open Book Publishers.

Anderson, B. 2001. Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniia ob istokakh i

rasprostranenii natsionalizma [Imagined Communities]. Moscow: “KANON-

press-Ts”; “Kuchkovo pole”.

Barth, F. (ed.). 2006. Etnicheskie gruppy i sotsial’nye granitsy. Sotsial’naia

organizatsiia kul’turnykh razlichii [Ethnic Groups and Boundaries]. Moscow:

Novoe izdatel’stvo.

Bassin, M.

2016. The Gumilev Mystique: Biopolitics, Eurasianism and the

Construction of Community in Modern Russia. Ithaca: Cornell University Press.

Berezhnova, L.N., I.L. Nabok, and V.I. Shcheglov.

2007. Etnopedagogika:

uchebnoe posobie dlia studentov vysshikh uchebnykh zavedenii [Ethnopedagogy:

A Textbook for Universities]. Moscow: Akademiia.

Berzina, M.Y.

1971. Formirovanie etnicheskogo sostava naseleniia Kanady:

etnostatisticheskoe issledovanie [The Formation of the Ethnic Composition of

Canada’s Population: An Ethno-Statistical Study]. Moscow: Nauka.

Boyd, R. 1993 [1979]. Metaphor and Theory Change: What is “Metaphor” a

Metaphor for? In Metaphor and Thought, edited by A. Ortony, 481-532. 2nd Ed.

Cambridge: Cambridge University Press.

Bromlei, Y.V. 1973. Etnos i etnografiia [Ethnos and Ethnography]. Moscow: Nauka.

Bruk, S.I.

1986. Naselenie mira. Etnodemograficheskii spravochnik

[World

Population. Ethnodemographic Handbook]. Moscow: Nauka.

Chernych, E.N. 1995. Postscript: Russian Archaeology after the Collapse of the

USSR - Infrastructural Crisis and the Resurgence of Old and New Nationalisms.

In Nationalism, Politics and the Practice of Archaeology, edited by Ph.L. Kohl

and C. Fawcett, 139-148. Cambridge: Cambridge University Press.

Diamond, J., Robinson, J. (red.) 2018. Estestvennye eksperimenty istorii [Natural

Experiments of History]. Moscow: AST.

Danilevskii, I. 1996. Chitaia L’va Gumileva [Reading Lev Gumilev]. Istoriia

13 (aprel’): 8-9.

D’iakonov, I.M. 1992. “Ognennyi d’iavol”: po povodu rabot L.N. Gumileva [Angel

of Fire: On Lev Gumilev’s Works]. Neva 4: 225-228.

Dugin, A.G. 2009. Chetvertaia politicheskaia teoriia. Rossiia i politicheskie idei

XXI veka [A Fourth Political Theory. Russia and Political Ideas of the 21^st

Century]. St. Petersburg: Amfora.

Dugin, A.G. 2011. Etnosotsiologiia [Ethnosociology]. Moscow: Akademicheskii Proekt.

Elwert, G. (ed.). 1999. Dynamics of Violence: Processes of Escalation and

De-escalation in Violent Group Conflicts. Berlin: Duncker und Humblot.

Ferro, M. 1992. Kak rasskazyvaiut istoriiu detiam v raznykh stranakh mira [How

History Is Taught to Children in Different Countries]. Moscow: Vysshaia shkola.

Gellner, E. 1991. Natsii i natsionalizm [Nations and Nationalism]. Moscow: Progress.

Grushevskii, M.S. 2016. Osvobozhdenie Rossii i Ukrainskii vopros. Stat’i i zametki

[Liberation of Russia and the Ukrainian Question]. Moscow: Kniga po trebovaniiu.

Gumilev, L.N. 1989. Etnogenez i biosfera Zemli [Ethnic Genesis and Biosphere].

Leningrad: Izd-vo Leningradskogo universiteta.

Hylland Eriksen, T., and M. Jakoubek (eds.). 2019. Ethnic Groups and Boundaries

Today. A Legacy of Fifty Years. London and New York: Routledge.

Klein, L.S.

1992. Gor’kie mysli

“priveredlivogo retsenzenta” ob uchenii

130

Этнографическое обозрение № 6, 2022

L.N. Gumileva [Bitter Thoughts of a “Nerdy Reviewer” on Lev Gumilev’s

Teachings]. Neva 4: 228-246.

Kozlov, V.I. 1999. Etnos. Natsiia. Natsionalizm. Sushchnost’ i problematika [Ethnos,

Nation, Nationalism: Essence and Issue]. Moscow: Staryi sad.

Koreniako, V.A.

2006. K kritike L.N. Gumileva

[Toward the Critique of

L.N. Gumilev]. Etnograficheskoe obozrenie 3: 22-35.

Kornilov, V.V. 2017. Donetsko-Krivorozhskaia respublika. Rasstreliannaia mechta

[Donetsk-Kryvyi Rih Republic: The Shot Dream]. St. Petersburg: Piter.

Kuhn, T. 1977. Struktura nauchnykh revoliutsii [The Structure of Scientific

Revolutions]. Moscow: Progress.

Kuhn, T. [1962]. 1970. The Structure of Scientific Revolutions. 2nd Enlarged Ed.

Chicago: The University of Chicago press.

Laruelle, M. 2006. Opyt sravnitel’nogo analiza teorii etnosa L’va Gumileva i

zapadnykh novykh pravykh doktrin

[An Essay in Comparative Analysis

of Lev Gumilev’s Theory of Ethnos and Western Right-Wing Doctrines].

Etnograficheskoe obozrenie 3: 36-43.

Latour, B. 2006. Novogo Vremeni ne bylo. Esse po simmetrichnoi antropologii, edited

by O.V. Kharkhordin. St. Petersburg: Izdatel’stvo Evropeiskogo universiteta v

Sankt-Peterburge.

Lur’e, Y. 1990. K istorii odnoi diskussii [On the History of One Debate]. Istoriia

SSSR 4: 128-132.

Mailz, R., and M. Braun. 2008. Rasizm [Racism]. Moscow: ROSSPEN.

Mann, M. 2016. Temnaia storona demokratii: ob’iasnenie etnicheskikh chistok [The Dark

Side of Democracy: Explaining Ethnic Cleansing]. Moscow: Izd-vo “Piatyi Rim”.

Mlodinow, L. 2012. (Ne)osoznannoe. Kak bessoznatel’nyi um upravliaet nashim

povedeniem [Subliminal: How Your Unconscious Mind Rules Your Behavior].

Moscow: Livebook.

Mühlmann, W.E. 1964. Rassen, Ethnien, Kulturen [Races, Ethnic Groups, Cultures].

Neuwied and Berlin: Luchterhand Verlag.

Nabok, I.L.

2001. Etnologiia i etnologicheskoe znanie v sovremennom

obrazovatel’nom prostranstve

[Ethnology and Ethnological Knowledge in

Contemporary Education]. In Real’nost’ etnosa. Etnologiia v pedagogicheskom

obrazovanii: problemy i perspektivy [The Reality of Ethnos. Ethnology in

Pedagogical Education: Problems and Prospects],

10-19. St. Petersburg:

Izdatel’stvo RGPU im. A.I. Gertsena.

Perepelkin, L.S. 2012. Etnos [Ethnos]. In Sotsiokul’turnaia antropologiia: Istoriia,

teoriia i metodologiia: Entsiklopedicheskii slovar’ [Sociocultural Anthropology:

History, Theory, and Methodology], edited by Y.M. Reznik, 923-934. Moscow:

Akademicheskii Proekt, Kul’tura; Kirov: Konstanta.

Perepelkin, L.S. 2018. Problema “Inogo” v rossiiskoi zhizni: fenomen sotsial’nykh

granits i ob’ekt natsional’no-kul’turnoi politiki [The Problem of the “Other” in

Russian Life: Phenomenon of Social Boundaries and the Object of National and

Cultural Policies]. St. Petersburg: Aleteia.

Perepelkin, L.S. 2021. Ocherki po prikladnoi sotsial’no-kul’turnoi antropologii [Essays

in Applied Social-Cultural Anthropology]. Moscow: Institut vostokovedeniia RAN.

Rees, T. 2018. After Ethnos. Durham and London: Duke University Press.

Rogachevskii, A. 2001. Lev Gumilev i evreiskii vopros [Lev Gumilev and the Jewish

Question]. Solnechnoe spletenie 16-17: 358-368.

Rybakov, S.E. 2001. Filosofiia etnosa [Philosophy of Ethnos]. Moscow: IPK

Gossluzhby.

Sahlins, M. 1999. Two or Three Things that I Know about Culture. The Journal of the

Royal Anthropological Institute 5 (3): 399-421.

Алымов С.С. и др. Этнос post-mortem: размышления и комментарии

131

Sapolsky, R. 2021. Biologiia dobra i zla. Kak nauka ob’iasniaet nashi postupki

[Biology of Good and Evil: How Science Explains Our Actions]. Moscow:

Al’pina non-fikshn.

Shirokogorov, S.M. 2012. Etnos. Issledovanie osnovnykh printsipov izmeneniia

etnicheskikh iavlenii [Ethnos: A Study of Basic Principles of Change in Ethnic

Phenomena]. Moscow: URSS.

Shnirel’man, V.A. 1996. Evraziitsy i evrei [Eurasians and Jews]. Vestnik Evreiskogo

Universiteta v Moskve 11: 4-45.

Shnirel’man, V.A. 2006. Lev Gumilev: ot “passionarnogo napriazheniia” do

“nesovmestimosti kul’tur”

[Lev Gumilev: From

“Passionate Tension” to

“Incompatibility of Cultures”]. Etnograficheskoe obozrenie 3: 8-21.

Shnirel’man, V.A. 2011.“Porog tolerantnosti”. Ideologiia i praktika novogo rasizma

[Threshold of Tolerance: Ideology and Practice of New Racism]. Vol. 1-2.

Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.

Shnirel’man, V.A. 2012. Khazarskii mif: ideologiia politicheskogo radikalizma v

Rossii i ee istoki [The Khazar Myth: Ideology of Political Radicalism in Russia

and Its Origins]. Moscow: Mosty kul’tury.

Shnirel’man, V.A. 2022. Nauchnyi rasizm - sovetskii i postsovetskii [Scientific

Racism - Soviet and Post-Soviet]. In Sovremennyi rasizm: ideologiia i praktika.

Sbornik nauchnykh statei, edited by V.A. Shnirel’man, 11-105. Moscow:

Izdatel’sko-torgovaia korporatsiia “Dashkov i K°”.

Shnirel’man, V.A., and S.A. Panarin. 2000. Lev Nikolaevich Gumilev: osnovatel’

etnologii? [Lev Nikolaevich Gumilev: A Founder of Ethnology?] Vestnik Evrazii

3 (10): 5-37.

Tishkov, V.A. 2003. Rekviem po etnosu. Issledovaniia po sotsial’no-kul’turnoi

antropologii [Requiem for Ethnicity. Studies in Socio-Сultural Anthropology].

Moscow: Nauka.

Tishkov, V.A. (ed.). 2003. Na puti k perepisi [On the Way to Census]. Moscow: OAO

Aviaizdat.

Tishkov, V.A. 2013. Rossiiskii narod: istoriia i smysl natsional’nogo samosoznaniia

[The Russian People: History and Meaning of National Identity]. Moscow: Nauka.

Tishkov, V.A., et al. 2020. Otkuda i kuda prishla rossiiskaia etnologiia: personal’nyi

vzgliad v global’noi perspektive [From Where is Russian Ethnology and Where is

it Going? A Personal View in Global Perspective]. Etnograficheskoe obozrenie 2:

72-137. https://doi.org/10.31857/S086954150009606-6

Varshaver, E.A. 2022. “Perestat’ pinat’ mertvuiu loshad’ primordializma”: aktual’nye

povestki dnia v konstruktivistskikh issledovaniiakh etnichnosti [Stop beating the

Dead Primordial Horse: Actual Agendas in Constructivist Research of Ethnicity].

Sotsiologicheskoe obozrenie 3: 31-58.

Winch, P. [1958]. 2003. The Idea of a Social Science and its Relation to Philosophy.

2nd Ed. London: Routledge.

Yanov, A. 1992. Uchenie L’va Gumileva [The Teaching of Lev Gumilev]. Svobodnaia

mysl’ 17: 104-116.