Известия РАН. Серия географическая, 2020, T. 84, № 2, стр. 310-320

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

С началом ХХI в. в результате распространения новой системы производства материальных ценностей, опирающейся на знания и высокие технологии, глобальным изменениям подверглись буквально все стороны современной жизни. Cформировались вызовы XXI в., и, реагируя на них, географы активно включились в разработку научных основ стратегий устойчивого развития и адаптации к негативным последствиям глобальных изменений России на путях ее инновационного развития, связывая с новым ресурсопользованием переход нашей страны из ресурсообеспечивающей зоны мировой экономики в ее технологический авангард [4].

В Институте географии РАН под руководством В.М. Котлякова и А.А. Тишкова была выпущена серия книг “Устойчивое развитие: проблемы и перспективы” [18, 19, 23], серия работ, посвященных стратегии устойчивого развития [13, 25].

Термин “устойчивое развитие”, наряду с “комплексным” (“комплексное и устойчивое развитие территорий” – КУРТ) употребляется, в том числе, в российских нормативных актах, например в 373 ФЗ (2016 г.), в котором вносятся изменения в Градостроительный кодекс [28]. В предлагаемой статье мы попытаемся показать, что, опираясь на происходящую цифровую трансформацию, зеленая экономика может выступить средством “ренатурализации” городов, драйвером устойчивого развития урбанизированных территорий России. Это тем более важно, поскольку элементы зеленой экономики исторически органичны урбанизации нашей страны: достаточно вспомнить “пашенные города” юга Западной Сибири в XVII в. [14] или коммерческое огородничество, просуществовавшие до последней трети XIX в. даже в Москве [29]. В XIX в. сельское хозяйство оказывало решающее влияние не только на характер урбанизации России, но и на развитие ее железных дорог и морских портов [11]; до сих пор в микрогеографии Москвы прослеживаются элементы, обязанные своим появлением сельскому хозяйству [40].

ЗЕЛЕНАЯ ЭКОНОМИКА В КОНТЕКСТЕ ЦИФРОВИЗАЦИИ

“Зеленую экономику” относят к “технологиям устойчивого развития” [25, с. 12]. Словосочетание “зеленая экономика” (green economy), как и объемлющий по отношению к нему термин “устойчивое развитие”, является не (строгим) понятием, а, скорее, повесткой (Agenda), превращенной в глобальную. С начала 2010-х годов эксперты Подготовительного комитета Конференции ООН по устойчивому развитию в Рио-де-Жанейро 2012 г. [17] и Программы ООН по окружающей среде (ЮНЕП) ставят “зеленую экономику” в контекст концепции устойчивого развития и предлагают понимать ее как хозяйственную деятельность, снижающую риски ухудшения окружающей среды и обеднения природы и направленную на повышение благосостояния и социальной справедливости.

Представление о зеленой экономике или “зеленом росте” выступает обобщением ряда существовавших на тот период подходов к включению экологического фактора в показатели экономического развития и прямого учета вклада природы и природопользования в экономический рост. Это, прежде всего, разработанная Мировым банком оценка национального богатства как совокупности человеческого, природного и воспроизводимого капитала и ее операционализация как индекса скорректированных чистых накоплений [42], а также концепция экономики экосистемных услуг, разрабатываемая под эгидой ЮНЕП [38]. Перечисленные подходы значительно модифицируют представление об экономическом росте даже в деталях. Так, например, в рамках концепции природного капитала доля недревесных ресурсов леса составляет от стоимости природного капитала Томской области около 1% и в 20 раз превышает экономическую ценность собственно древесных ресурсов [7].

Экспертов ООН на формирование представлений о “зеленой экономике” как инструменте устойчивого развития, по-видимому, вдохновили уже достигнутые, в том числе, под эгидой ООН, результаты “зеленой революции” в Мексике, Индии и целом ряде других развивающихся государств. Сближает “зеленую экономику” с “зеленой революцией” акцент на рационализации использования именно возобновимых природных ресурсов как драйверов экономического роста и социального развития. Кардинальные различия между ними состоят, во-первых, в адресате этого рецепта процветания – теперь он касается не только беднейших, но всех без исключения стран, а во-вторых, в необходимом (очень высоком) технологическом и организационном уровне реализации, когда осуществлять соответствующие преобразования смогут, прежде всего, развитые страны и крупные корпорации. Четко подтверждают этот тезис и рейтинги развития зеленой экономики по странам мира [9].

Для реализации задач устойчивого развития эксперты Подготовительного комитета Конференции ООН по устойчивому развитию (Рио, 2012 г.) и Программы ООН по окружающей среде (ЮНЕП) рекомендуют ускоренные инвестиции в зеленую экономику – т.е. в выделенные ими 10 “зеленых” отраслей: сельское, лесное и рыбное хозяйство; водное хозяйство; оборот отходов; экологичное энергоснабжение (особенно отопление и освещение зданий); экологичные транспорт и промышленность, а также туризм. При условии ежегодного инвестирования свыше 1 трлн ам. долл. в эти отрасли c начала 2010-х годов до начала второй половины XXI в. эксперты ООН рассматривали возможность трансформации мировой экономики в низкоуглеродную и ресурсоэффективную [17].

Вряд ли стало совпадением, что столь капиталоемкая доктрина появилась и стала быстро распространяться по миру сразу после глобального кризиса 2008 г.: мировая экономика как никогда со времен Великой депрессии нуждалась в новых драйверах роста. Кризис 2008 г. стал не просто очередным среднесрочным циклическим кризисом – напротив, этот кризис знаменовал собой конец полувековой эпохи более-менее постоянного экономического роста, который достигался путем глобализации как (экстенсивного) распространения бизнес-моделей транснациональных корпораций из мировых экономических центров на “глобальную периферию”. На этом фоне экономика сложившихся мировых центров остро нуждалась в принципиально новых драйверах роста и источниках повышения конкурентоспособности. Зеленая экономика сразу стала приспосабливаться под такие задачи. Этим во многом можно объяснить эклектичность и некоторую противоречивость заявляемых трендов ее развития. Так, непременным критерием “зелености” экономики провозглашается ее низкоуглеродность [9], но одновременно разворачиваются программы производства и применения биотоплива не только в городском транспорте, но и в междугородних грузовых перевозках. Однако, по данным палеоэкологии, человечество, едва овладев огнем, еще до писаной Истории успело свести до половины первоначального лесного покрова, параллельно изменяя природную зональность в глобальном масштабе. Позднее возникло огненно-подсечное земледелие, началось распространение сельхозугодий за счет лесопокрытых и заболоченных земель, далее – урбанизация и ряд технологических революций писаной Истории. В итоге до начала прошлого столетия человечество, по имеющимся оценкам, выбросило в атмосферу СО₂ не меньше, чем с начала ХХ в. по наши дни [15].

Наиболее аргументированным остается представление о зеленой экономике, акцентированное на рационализацию оборота и использования воспроизводимых природных ресурсов как драйверов экономического роста и социального развития [2]. Зеленая экономика выступает как комплексное направление инноваций в сырьевых, инфраструктурных и сервисных секторах, средствами которой выступают далеко не только широко популяризуемые био- и нанотехнологии (в отношении первых у экологов и “зеленых” остается еще много вопросов, достаточно вспомнить дискуссии о ГМО). Сюда же относятся и традиционные машиностроение и приборостроение (достаточно вспомнить введенное в экологическое законодательство ЕС и РФ понятие “лучших доступных технологий”) [8].

В настоящее время предпринимаются многочисленные попытки – как международными, так и российскими политическими и экономическими институтами – разработать индикаторы, позволяющие количественно оценить ориентиры устойчивого развития в целом и его отдельных составляющих. Всемирный банк представил Атлас целей устойчивого развития, составленный по индикаторам мирового развития 2017 г. на основе статистических данных экономики и качества жизни 200 стран [32]. В России анализ реализации целей устойчивого развития представлен в серии ежегодных докладов о человеческом развитии в Российской Федерации [7, 8]. В докладе “Цели устойчивого развития ООН и России” (2016) представлен обзор хода достижения на глобальном уровне 17 целей на основе ряда показателей, по которым имелись соответствующие данные за 2016 г. [7]. В фокусе доклада “Экологические приоритеты для России” (2017) находятся вопросы перехода России к модели экологически устойчивого развития, где среди важных тем указаны подготовка статистических данных для мониторинга реализации и адаптации целей устойчивого развития (ЦУР) для России, доступные наилучшие технологии охраны окружающей среды, национальная модель зеленой экономики [8].

Росстатом начата разработка специального ресурса, базы данных и соответствующего раздела показателей [30]. В этой работе Росстат опирается на детализированные метаданные Организации экономического развития и сотрудничества (ОЭСР, OECD). Пока ресурс Росстата имеет скорее декларативный характер. Всего предполагается разрабатывать 244 показателя по ЦУР. В настоящее время из них разрабатываются лишь 88 показателей, а 156 показателей не разрабатываются. В лучшем положении находятся цели 8 (достойная работа и экономический рост) и 9 (индустриализация, инновации и инфраструктура), по которым разрабатываются порядка 65–75% показателей, а в наихудшем – цели 12 (ответственное потребление и производство) и 13 (борьба с изменением климата), по которым пока не разрабатывается ни одного показателя.

Вкладом в мониторинг продвижения к целям устойчивого развития является ежегодная оценка ОЭСР, направленная на измерение “расстояния” стран организации до значения показателей 2030 г. [37]. Исследование включает описание используемых показателей, их перспективные значения, а также профили стран, выбранных для оценки. В исследовании 2017 г. использован 131 показатель, покрывающий 98 задач. В оценке разных стран наборы показателей и степень покрытия задач заметно отличаются.

Отдельного описания требует работа по разработке показателей, измеряющих “зеленую экономику”. Конструктивные подходы в российскую теорию и практику природопользования внедряют С.Н. Бобылев и его коллеги [7, 8]. Ими, в том числе, адаптирован показатель Всемирного банка “скорректированные чистые накопления”, рассчитанный в качестве эколого-экономического индекса российских регионов [1].

Интегральную характеристику роли зеленой экономики в народном хозяйстве России дают специалисты Института экономики роста имени П.А. Столыпина, которые на основе данных Росстата и ФНС на 2018 г. оценивают роль отраслей, относимых ООН к зеленой экономике (кроме “энергосберегающих” транспорта и энергетики, по которым ими данные не приводятся): по доле в общем числе организаций – в 4% и по доле в общем количестве занятых – в 19% [27].

Цифровые технологии, ИТ-сектор играют особую роль в “зеленой” трансформации экономики [37]: цифровые технологии как генератор сравнительно мало капиталоемких и относительно быстрых экономических изменений кардинально меняют ситуацию на рынке всех видов ресурсов – не только трудовых и материальных, но и природных – и таким образом могут выступать комплексным инструментом устойчивого развития. Цифровые технологии могут кардинально поменять ситуацию не только в использовании возобновимых источников энергии, но и шире – любых возобновимых природных ресурсов. По сути, цифровая и зеленая экономики в ближайшей перспективе могут составить единый технологический уклад: так, по оценке специалистов Института экономики роста имени П.А. Столыпина, на 2018 г. доля отраслей “зелено-цифрового уклада” в народном хозяйстве России превышает в общем числе организаций – 6%, а в общем количестве занятых – 24% [27].

Один из вариантов “зелено-цифрового уклада” в некоторых аспектах прослеживается в документе, принятом Европарламентом в 2012 г., перечисляющем “пять столпов” такого технологического уклада [21]. Таким образом, как важнейший результат формирования “зелено-цифрового” уклада можно ожидать обеспечение устойчивого развития урбанизированных территорий (в частности, согласно этому документу все дома на территории стран ЕС предлагается оснастить оборудованием для генерации и аккумулирования энергии из возобновимых источников и связать их в единую энергосистему с помощью промышленного интернета (в этом смысле ЕС буквально может стать “единым европейским домом”).

Благодаря цифровизации все 10 отраслей зеленой экономики могут дать прорывные эффекты в достижении системы целей устойчивого развития (ЦУР) до 2030 г., именно на тех трех процентах суши, которые занимают города мира и где проживает 50–60% мирового населения, расходуется 60–80% энергии и выбрасывается в атмосферу 75% углекислоты планеты [7, 10].

С другой стороны, если 17 целей устойчивого развития упорядочить по признаку доминирования одного из трех аспектов устойчивого развития – социального, экологического или экономического (сохранив нумерацию ЦУР исходного документа ООН), можно увидеть достаточно стройную систему, когда каждому аспекту преимущественно соответствует по 5 ЦУР и еще 2 ЦУР обеспечивают общие условия устойчивого развития (см. табл. 1 – нумерация ЦУР соответствует Повестке в области устойчивого развития до 2030 г.).

Теперь можно сформулировать через другие ЦУР способы и критерии устойчивого развития городов и населенных пунктов, т.е. достижения ЦУР-11. Пять ЦУР с преобладанием социального аспекта устойчивого развития составляют ограничения и обязательные требования устойчивого развития городов и населенных пунктов, а девять ЦУР, в том числе четыре – с преобладанием экономического (естественно, без ЦУР-11) и пять – экологического аспектов устойчивого развития – его инструменты. В каждой из приведенных в табл. 1 девяти “инструментальных” ЦУР достижения ЦУР-11 четко прослеживаются различные аспекты 10 отраслей зеленой экономики. Таким образом, можно констатировать выраженные прямые и обратные связи между ЦУР-11, устойчивым развитием городов и населенных пунктов и зеленой экономикой, которая, с одной стороны, выступает важнейшим инструментом достижения ЦУР-11, но, с другой стороны, именно в ходе достижения ЦУР-11 обещает дать наибольший вклад в достижение всей системы ЦУР.

ПОЛЯРИЗАЦИЯ ПРОСТРАНСТВА КАК РЕСУРС УСТОЙЧИВОГО РАЗВИТИЯ УРБАНИЗИРОВАННЫХ ТЕРРИТОРИЙ

Вместе с тем в достижении самой ЦУР-11, в обеспечении устойчивого развития городов и населенных пунктов в России вскрываются глубинные противоречия, выходящие за рамки задач ЦУР-11, обычно рассматриваемых как наиболее адекватные и адаптируемые для нашей страны: обеспечение доступного жилья, развитие общественного транспорта, улучшение городской экологии и увеличение/сохранение зеленых зон [7]. Традиционно понимаемое инновационное развитие в его современных вариантах в пространственном отношении носит точечный характер. Как показывает мировой опыт, новые наукоемкие сектора могут быть ключевым фактором модернизации только сравнительно небольших урбанизированных регионов, крупных городов и их ближайшего окружения как важнейшей части “каркаса территории” (по классическому определению Н.Н. Баранского), но далеко не всей экономической территории стран и континентов. Однако по мере бурного развития таких “островов процветания”, “генераторов волн нововведений”, особенно глобальных городов и других крупнейших агломераций, нарастают контрасты между их экономикой знаний и экономикой выживания все более обширной деградирующей периферии.

Кардинальная проблема устойчивого развития городов и населенных пунктов России состоит в нарастании противоречий между тенденциями гиперконцентрации населения и экономики в слишком ограниченном (для размеров России) числе мегаполисов и параллельно их критичной деконцентрации на периферии, в нарастании контрастов освоения и поляризации пространства страны, в углублении противоречий между концентрацией и интеграцией в ее пространственной организации. Сегодня, с одной стороны, людских ресурсов России не хватает для развития и уплотнения весьма неоднородной сети агломераций и роста производительности в них благодаря “агломерационному эффекту” [6] (восточнее Красноярска нет ни одного миллионного города), а с другой стороны, ширятся редко заселенные, часто заброшенные и неиспользуемые земли не только на межагломерационных территориях, но нередко и внутри самих ареалов агломераций. Традиционное, по сути, точечное инновационное развитие должно поэтому обязательно дополняться иными видами инновационной активности, которые могут выступать локомотивами развития обширных, часто малозаселенных или пустующих территорий между растущими крупнейшими агломерациями в основном ареале расселения страны, а на северо-востоке азиатской части часто и вовсе оказывающихся в “агломерационном вакууме”.

Этапы пространственной организации страны и характер ее урбанизации неразрывно связаны с эпохальными изменениями всего технологического уклада общества. Первый этап (до 1917 г.) – это период господства пара, угля и стали, когда способ освоения пространства определялся возможностями перевозки грузов и людей (железные дороги, судоходство, тракты). Второй, послереволюционный этап – период электроэнергии, нефти и “мирного атома”, когда после провозглашения плана ГОЭЛРО в основу экономического районирования СССР был положен энергетический принцип, т.е. близость к концентрированным источникам производства электроэнергии [3]. Развитие урбанизации на каждом этапе также следовало этим принципам освоения пространства: на первом этапе города возникали и процветали на водных и сухопутных магистралях (особенно в местах их пересечений), на втором – у крупных источников электроэнергии (не случайно Мосэнерго была крупнейшей региональной энергосистемой СССР [16]). Пока доминируют способы освоения пространства и подходы к урбанизации этого второго этапа.

Последствия первого и второго этапов для урбанизации страны в аспекте нарастания контрастов освоения и поляризации пространства наглядно иллюстрируют пример исторической эволюции сети расселения и плотности сельского населения Центрального, самого урбанизированного региона России [26]. Максимального значения плотность сельского населения достигла во второй половине XIX в.

На нынешней технологической основе решить главную проблему устойчивого развития городов и населенных пунктов России – нарастания контрастов освоения и поляризации пространства страны – не представляется возможным. Однако в настоящее время мы находимся в начале третьего этапа пространственной организации, связанного с изменением всего технологического уклада на базе цифровой трансформации и массового вовлечения в оборот воспроизводимых ресурсов. Его главная особенность: интегрированное развитие “цифровой” и “зеленой” экономик (по сути, новый технологический уклад) революционно изменяет способ освоения пространства; в приоритете оказывается охват реального пространства киберпространством (по поводу киберпространства см. [33]). На третьем этапе эволюции пространственной организации возможности концентрации и интеллектуальной обработки недоступных ранее потоков и массивов данных в цифровом формате определяют возможности и эффективность как перемещения людей и грузов, так и производства и распределения энергии, товаров и услуг.

Интегрированное развитие “цифровой” и “зеленой” экономик ведет к изменению приоритетов и критериев размещения различных видов и сфер деятельности. Цифровая трансформация позволяет снимать ограничения в пространственной доступности все более широкого набора функций и параллельно расширяет возможности для (их) пространственной концентрации, позволяет обеспечить предоставление все более широкого набора услуг на всей территории страны по единым стандартам. Зеленая экономика меняет представления о ресурсной базе хозяйственного роста территориальных образований, меняет приоритеты оценок экономической рациональности на основе расширения набора критериев экономического успеха (достижение долговременных результатов, учет социальных и экологических параметров, предпочтения комплексного качества механическому количеству).

Новая технологическая база открывает возможности гармонизации роста агломераций, с одной стороны, и вовлечения в эффективный хозяйственный и рекреационный оборот значительных малолюдных территорий, с другой. На “крупногородском полюсе” форм организации пространства страны – развитие технологий “умного города”, когда цифровизация отдельных инфраструктурных элементов и подотраслей, их постепенное объединение в слаженно работающий комплекс резко повышают эффективность их работы [41]. Цифровые технологии усиливают все три аспекта устойчивого развития – экономический, экологический и социальный – и способствуют повышению комфорта городской среды, качества жизни, связности и расширению реальных границ крупногородских агломераций. Примерами возрастания роли экономического и экологического аспектов устойчивого развития из сферы энергоэффективного и экологически-чистого транспорта (как одной из отраслей зеленой экономики) служат мультимодальные проездные карты, например, “Тройка”, интернет-приложения Яндекс-транспорт и Яндекс-такси, реализация проектов внутригородского рельсового транспорта, например, Московского Центрального Кольца и Московских Центральных Диаметров. Примерами роста значимости социального аспекта устойчивого развития могут служить внедрение цифровой системы оказания электронных госуслуг по принципу “одного окна”; портала “Активный гражданин” как элемента прямой демократии; цифровизация сервисов в учреждениях социальной сферы городов. Для второго “полюса”, альтернативного крупногородскому, “Интернет вещей” открывает принципиально новые возможности: беспилотные технологии транспорта и сельского хозяйства позволяют обеспечить эффективное использование и мониторинг воспроизводимых ресурсов обширных малолюдных территорий [31].

Особые перспективы интеграции зеленых и цифровых технологий в крупных городах создает системная инженерия, ориентированная на управление жизненными циклами сложных систем на основе акцентированного различения и последующего синтеза их функции и морфологии, поиска как их ситуативно оптимальных комбинаций, так и долговременных инвариантов [12]. Управление жизненными циклами инфраструктурных объектов в крупных городах – это не только управление циклами оборота водных ресурсов или оборота отходов, не только рационализация управления ЖКХ, но и постепенный переход к практике так называемых трансформируемых структур [34] как способу управления жизненными циклами использования участков территории и даже отдельных сооружений. Такая практика активно реализуется в последние полтора-два десятилетия в странах по обе стороны Атлантики. В России данная проблематика хорошо знакома в последние полтора-два десятилетия благодаря реновации “хрущевок”. Технология быстровозводимых сборно-разборных деревянных построек и их комплексов известна в России и в гораздо более глубокой исторической ретроспективе – со второй половины XVI – первой половины XVII в.; она послужила тогда, в частности, важнейшей материальной основой открытия и освоения Сибири [5].

Однако за последние полтора-два десятилетия в США и Европе идеи и практика ограниченного срока службы и последующей (заранее планируемой) замены и использования не только отдельных построек или сооружений, но и функций значительных участков территории городов, стали массовыми. Эту практику породила необходимость решения задач ревитализации заброшенных в ходе перехода к постиндустриальному укладу промышленных территорий или территорий селитебных, деградировавших вследствие изменения общественных вкусов и реалий. Благодаря ускорению окупаемости сооружений в результате снижения себестоимости и сокращению сроков строительства, а также возможности более гибкого следования изменениям конъюнктуры рынка, социальным и экологическим потребностям такой подход позволяет не только повысить экономическую отдачу участков городских территорий, но способствует устойчивому развитию городов в целом, решать задачи ЦУР-11.

Широкое распространение, особенно в городах Западной Европы, получают так называемые временные структуры (temporary structures) – сравнительно быстрое, менее чем за год, возведение отдельных сооружений или их комплексов (например, концертных или спортивных залов, стадионов и сопутствующей им инфраструктуры досуга и торговли) на ограниченный (10-, максимум 15-летний) период эксплуатации. При этом заранее планируется возможность эффективного демонтажа и последующего использования соответствующих конструкций. Частным случаем такого подхода является так называемое промежуточное использование участков производственных территорий, подлежащих редевелопменту. Промежуточный девелопер, имея предварительные ориентиры, намеченные мастер-планами или специальными решениями городских властей, приступает к подготовке редевелопмента и попутно включает соответствующую территорию в городскую жизнь: озеленяет ее и временно размещает быстро возводимые и демонтируемые, как правило, низкоэтажные сооружения (два, максимум три этажа) под объекты досуга, торговли или временные офисы [34].

Интегрированное развитие “цифровой” и “зеленой” экономик не только позволяет расширять границы крупногородских агломераций, связывать в единые производственные цепочки и циклы жизнедеятельности различные по морфологии и функциям территории сельско-городского континуума, все дальше выводить из крупногородских центров объекты ординарных логистических, производственных, сервисных и селитебных функций, осуществляя редевелопмент и “ренатурализацию” освободившихся производственных территорий. Наиболее ярким примером здесь выступает редевелопмент так называемого “Ржавого пояса” исторически сложившихся срединных производственных территорий Москвы. Новый технологический уклад делает практической, экономически обусловленной необходимостью реализацию концепции поляризации ландшафта, предложенную еще в начале 1970-х годов Б.Б. Родоманом как идеальную схему пространственной организации для оптимального сохранения биосферы и рекреационных ресурсов в условиях урбанизации [22]. Главным в модели поляризованного ландшафта является сосуществование двух как бы автономных, но глубоко взаимосвязанных сетей – крупногородской и природной, на которые “наращиваются” функциональные зоны их постепенного взаимного перехода.

Принцип поляризации “сверхурбанистического” и “исконно природного” может рассматриваться полимасштабно и на последующих шагах своей конкретизации по сравнению с исходной схемой. Этот принцип может быть приложен и к условным полюсам базовой схемы, когда самые центры “очень строго” охраняемых территорий для их сохранения должны быть охвачены киберпространством для мониторинга, а при необходимости и точечным вмешательством человека, а на другом полюсе, в глобальном городе для обеспечения его устойчивого развития должны существовать квазиприродные сети разного типа [36].

Схема поляризованного ландшафта для задач конкретной политики на конкретных территориях в соответствии с концепцией ситуации территориального развития [39] может выступать планировочным или территориально-структурным инструментом устойчивого развития городов и населенных пунктов России. “Ситуативная конкретизация” схемы поляризованного ландшафта означает переход от ее пространственной трактовки как способа сосуществования двух как бы автономных, но глубоко взаимосвязанных сетей – крупногородской и природной – к ее пространственно-временной трактовке как взаимодействию жизненных циклов различных антропогенных и природных образований.

Так же, как это происходит с жизненными циклами природных ландшафтов, экосистем, климатических и погодных явлений и т.п. – сосуществование и взаимодействие жизненных циклов важнейших объектов и процессов, которые составляют стратегические ресурсы устойчивого развития – человеческого, материального и природного капитала – открывает реальные перспективы устойчивого “зелено-цифрового” развития городов и агломераций.

Проиллюстрируем это положение на примере “города разных скоростей” [24], разделения и гармоничного сосуществования в городском пространстве разных скоростей:

– перемещений людей, грузов и информации: разделение магистрального и уличного транспорта, велосипедистов и пешеходов [20]; а также различных видов информационного трафика (электронного, визуального, печатного, личного);

– доступного образа жизни: “медленное движение” в городах – движение “медленной еды” и движение “медленного города”, их распространение на крупные города; каждое из этих движений сегодня стало глобальным [35];

– смены видов землепользования: редевелопмент производственных территорий и реновация селитебных территорий, а также пока менее распространенные у нас “трансформируемые постройки” и “промежуточное землепользование” [34], сохранение следов или анклавов прошлого сельскохозяйственного или ремесленного землепользования в морфологии и планировке даже современных глобальных городов [40].

ВЫВОДЫ

Последовательная реализация возможностей нового технологического уклада на базе интеграции зеленой и цифровой экономик, роста их доли в занятости и числе организаций в народном хозяйстве создает возможности значительного роста производительности в инфраструктурных и производственных отраслях экономики в городах, развития креативного и зеленого секторов для повышения качества городской среды и качества жизни и на этой основе устойчивого развития городов и агломераций. Последовательная и сбалансированная полимасштабная поляризация территорий и пространственно-временная поляризация жизненных циклов элементов материального, человеческого и природного капитала выступает адекватной формой реализации этого нового – “зелено-цифрового” – технологического уклада, что позволяет на основе углубления географического разделения труда решать задачи устойчивого развития урбанизированных территорий России путем гармонизации его экономической, экологической и социальной составляющих. Принципы пространственно-временной, морфологической и функциональной поляризации и рациональной интеграции “антропогенного и природного”, “городского и сельского”, “глобального и локального”, “модного и традиционного” находят свое воплощение в различных масштабах и часто могут проявляться при укрупнении масштаба рассмотрения даже на типологически однородных территориях. По мере разработки набора показателей и расширения статистической базы для анализа “зеленой” экономики конструктивно-географический, проектный подход в городском планировании, в обеспечении устойчивого развития городов и агломераций в России станет столь же привычным, как преобладающий ныне исследовательский.