Вестник РАН, 2020, T. 90, № 1, стр. 74-80

“Руководство по русскому языку в Германии. Миграция – многоязычие – (о)владение языком”¹¹ – весьма объёмистый том, авторами которого выступили немецкие слависты с участием русских, белорусских и украинских коллег, в основном преподающих в немецких университетах. 51 автор – эта цифра свидетельствует о подлинной масштабности проекта.

В Германии проживает, пожалуй, самая большая в Европе русскоязычная диаспора, неоднородная в этническом, социальном, духовно-интеллектуальном отношении. Статистики, как признают исследователи, нет. Ориентировочно русскоговорящих (владеющих русским языком) в стране насчитывается от 3 до 4,5 млн человек. Поэтому приблизительно и представление о русском языке в Германии, ведь устный (разговорные практики) и письменный (научный, медийный и пр.) языки существенно различаются, как отличается родной язык его носителей от выученного иностранного языка специалистов, тем более что устаревающий бытовой язык постепенно утрачивается, тогда как лингвистическая компетенция профессиональных русистов ориентирована на русский язык современной России.

“Руководство” представляет собой коллективное резюме многолетних проектов, завершённых или продолжающихся, сжатое изложение – с минимизированным количеством примеров – тех исследований, которые ведут немецкие слависты на протяжении нескольких последних десятилетий, прежде всего в области изучения современного русского языка и его преподавания. Том состоит из семи разделов, посвящённых разным аспектам бытования, восприятия, использования русского языка в Германии. Составителям удалось систематизировать громадный массив вопросов и материалов, так или иначе связанных с русским языком в собственно языковом, культурологическом, социолингвистическом отношениях.

В первом разделе “Образ России и русский язык в Германии” можно выделить две центральные темы: несколько экскурсов, касающихся проникновения русского языка в страну в разные исторические эпохи, и сравнительный анализ немецко-русских взаимных стереотипов. Α. Майер-Фраатц и К. Вицлак-Макаревич на полусотне страниц сжато и концентрированно по фактам, именам, реалиям излагают историю русско-немецких контактов “от Ломоносова до Каминера”, от “Рулеттенбурга” до “Шарлоттенграда”. Авторы постарались соблюсти объективность и избежать политической конъюнктуры, хотя в главке о русском языке в ГДР им пришлось балансировать на грани идеологических штампов. Владимир Каминер – весьма популярный медийный автор, пишущий на немецком языке; таких писателей и главным образом писательниц родом из бывшего СССР в Германии сформировалась целая когорта. Майер-Фраатц и Вицлак-Макаревич делятся весьма тонким наблюдением, что эта особенная, немецкая по языку, но русская по происхождению литература замечательна не только русскими сюжетами, персонажами или опытом, но и собственно русским менталитетом, впитавшим в себя фольклор, литературу, кино, и этот пласт русско-советской культуры опосредованно становится родным и для немцев.

Любопытно в отношении такой траснкультуральной прививки “Сопоставление немецких и русских стереотипов” Рупрехта С. Баура, Стефана Оссенберга и Натальи Чурбановой. Какие-то из клише представлений немцев и русских друг о друге очевидны и не меняются столетиями, несмотря на исторические и культурные потрясения в Европе, другие способны смутить и даже огорчить (с. 67–72). Отрадно, что к числу стереотипных представлений немцев о русских относятся “гостеприимство”, “красивые женщины”, “национальная гордость” и “любовь к родине”, но огорчительно, что на первом месте оказывается “склонность к выпивке”. Этот выбор делают свыше половины респондентов из более чем полутора сотен предложенных определений. Судя по таблице “Сопоставление немецких стереотипов о русских до Крымского кризиса (март 2014) и после него”, никакие политические изменения и государственные перевороты пока не в состоянии побороть этого самого устойчивого стереотипа. В 2014 г. “милитаризм” обогнал по позициям “гостеприимство”, но все патриотические представления оказались константными. Вывод социолингвистов кажется весьма обнадёживающим, поскольку «мнение немцев о России в последние десятилетия представляется стабильно развивающимся в положительную сторону, и даже конфликт с Украиной едва ли что-то изменил. Похоже, что среди немцев нарастает тенденция отделить политическое восприятие и связанные с ним предубеждения (милитаристы, плохие политики, плохие демократы) от восприятия и оценки “нормальных русских людей”» (с. 73).

Несколько следующих работ “Руководства” обращены к специфически немецкой теме, которая, впрочем, крепко связывает Россию и Германию: русские немцы. Образовавшие одно из крупнейших мигрантских сообществ, русские немцы из бывшего СССР именуются “поздними переселенцами”. Краткий экскурс Рупрехта Баура, Кристофа Хлосты и Хайке Роль даёт представление об истории появления в Российской империи и существовании в России, а затем в СССР немецкого меньшинства.

О процессе выезда на постоянное жительство в Германию русскоговорящего населения речь идёт в очерке Барбары Дитц и Хайке Роль “Иммиграция из Советского Союза и наследовавших ему государств”. Германия не вела статистику принадлежности населения к той или иной языковой группе, однако некоторые весьма примечательные цифры в работе приведены. Например, в 2015 г. было подсчитано, что пятая часть населения страны (17.1 млн человек) происходит из семей мигрантов (в 2019 г. масс-медиа сообщали, что к такой семье принадлежит каждый третий школьник). Приблизительно 1.2 млн человек прибыли в страну из России, ещё 946 тыс. – из Казахстана и примерно 250 тыс. – с Украины. Другой статистики, сетуют авторы очерка, нет, тогда как по разным причинам – в поисках работы, на учёбу, для воссоединения с семьёй – в Германию переехало немало русскоговорящих из Прибалтики, Молдавии, Кавказского и Среднеазиатского регионов. Интересную статистику можно почерпнуть и из отдельных параграфов очерка, повествующих не только о переселенцах по законодательству – русских немцах и евреях (“контингент”), но и о приехавших по рабочей визе (например, из России, Украины и Грузии), по различным семейным обстоятельствам (тут русские занимают третье место после граждан Турции и Индии) или на учёбу: россиянам выдано 3.9% от общего числа учебных виз, и студенты из Российской Федерации опережают по стремлению учиться в университетах Германии молодёжь из других стран, включая китайцев.

Исследователи отмечают, что при владении даже несколькими иностранными языками, а не только немецким, выходцы из России охотно используют родной язык как “когнитивный и социальный ресурс” (с. 109). Главным средством коммуникации русский язык остаётся как для русских немцев (многие члены семей таких переселенцев не имели немецких корней, и для них немецкий был обычным иностранным, чужим языком), так и для русскоязычного еврейского сообщества Германии, культивирующего правильный, литературный русский язык. В стране процветают масс-медиа на русском языке (так называемая этнопресса и особенно интернет-порталы), хотя процесс интеграции за три десятилетия радикально изменился, второе и третье поколение мигрантов предпочитает немецкий язык во всех случаях жизни и всё меньше учеников российского происхождения выбирают в школах для изучения в качестве второго языка русский. Между тем отказ от родного языка и окончательный переход на немецкий кажется славистам Германии не показателем успешной интеграции в немецкое общество, а обеднением культурного багажа и жизненных возможностей.

О том, как русский и немецкий языки сплелись в жизни русских немцев, рассказывает Катарина Менг, четверть века изучающая языковые практики в контексте биографий отдельных людей. Исследовательница работает в довольно новой научной сфере, реконструируя языковую биографию семей на примере четырёх поколений и отслеживая процесс их “онемечивания” и перехода на литературный немецкий (с. 130). В двуязычии русских немцев, сохранивших язык предков в России и сохраняющих язык второй родины в Германии, усматриваются важнейшие “ресурсы личности и общества”, которые следует охранять на “институциональном уровне” (с. 130). В продолжении разговора Екатерина Протасова в работе “Языковая интеграция и идентичность” отводит эмпирике, к сожалению, лишь несколько последних страниц, сосредоточившись на теоретических аспектах разбираемых понятий. Между тем исследование на тему “кто же такие русские немцы, к какому народу они сами себя относят и какую роль в этом играет язык”, достойно того, чтобы рассказать о нём подробнее, тем более что это неоднородная группа, если принять во внимание супругов не немецкого происхождения и поколенческую разницу в отношении к русскому языку. Кроме того, в работе затронут и русский язык “беженцев из еврейского контингента”, имеющий свои особенности. Носитель русского языка в Германии – это своего рода немец “с русскою душой”, как они сами в этом признаются: “Я чувствую что-то русское в себе” (с. 150), “Мой внутренний голос говорит по-русски. Я думаю и мечтаю по-русски” (с. 788).

Название следующего раздела звучит многообещающе: “Русский язык в России, в Германии и в мире”. Эскизное введение Роланда Марти, посвящённое русскому языку в его исторических взаимоотношениях с другими литературными славянскими языками, завершается констатацией факта, известного за пределами лингвистики и славистики: “Влияние русского языка в славянских странах продолжает сокращаться ещё и потому, что он всё меньше используется как язык межславянского общения. Как и повсюду, эту функцию перенимает английский язык, во всяком случае, для младших поколений” (с. 169).

Сложной и во многом болезненной теме посвящён обзор Евгения Степанова “Юридический и социолингвистический статус русского языка в постсоветских государствах”. По официальным данным, в 1989 г. 232.5 млн советских граждан (81.4% населения) назвали русский язык родным (с. 175). За 30 лет и в самой России, и за её пределами многое было сделано, чтобы язык межнационального общения, язык государственного строительства, науки и культуры потерял половину своих носителей, стал восприниматься лишь как язык населения Российской Федерации, причём далеко не во всех её национальных образованиях. В каждой из бывших советских республик – ныне независимых государствах – отношение к русскому языку выстраивалось по-разному. Сам Степанов преподаёт в Одесском университете, поэтому особенно детально он прослеживает изменение статуса русского языка на Украине с 1991 г. – момента обретения страной независимости. За последние годы государственно-политические разногласия вовлекли в орбиту противостояния и русский язык, когда язык межнационального общения замелькал в срочных новостях. Но замечательный по насыщенности правовой и социолингвистической информацией обзор Степанова интересен как раз не с идеологической, а с лингвистической точки зрения. Одна из проблем, поднятых им, связана с полицентричностью развития русского языка вне России: даже если центры (Минск, Баку, Астана, Ереван) дружески взаимодействуют, то русский язык развивается в каждом из них по-своему, демонстрируя варьирование норм и литературных стандартов. Появляются национальные варианты русского языка, он оказывается в одном ряду с такими мировыми, как арабский, английский, французский, португальский или испанский, и изучение его в этой новой функции – полицентричной дифференциации – ещё только предстоит.

Про унаследованные от времён Советского Союза и решаемые в XXI в. проблемы как в ближнем, так и в дальнем зарубежье говорится в статье Марка Брюггемана “соотечественники²², диаспора и Русский мир: внешняя языковая политика России после 1991 г.”. Попытку на двух страницах изложить положение русского языка на протяжении 70-летней истории страны и всей её евразийской территории с “неопределённо накроенными национальностями” нельзя признать удачной, поскольку статья лишь внешне сохраняет приметы научной, по существу являясь публицистикой. Жаль, что немецкий исследователь не остановился на деятельности “Русского мира” и Россотрудничества, которые неоднократно упоминаются в статье: пусть бы рассмотрение было критическим, даже нелестным и разгромным, однако от любой исследовательской работы ожидаешь анализа на основе реальных данных, а не констатации очевидных фактов или утверждения совсем не очевидных истин, например, о том, что Евросоюз “принёс экономическое процветание и этническим русским” в прибалтийских странах (с. 216).

Хольгер Куссе в статье “Варианты дискурсов русского языка” как будто переводит разговор в собственно исследовательское русло, выделив несколько основных тем (политика, экономика, религия, наука) и попытавшись рассмотреть, как через восприятие различных речевых проявлений за пределами России создаётся её современный образ. Исследователь, впрочем, черпает примеры из медийного контекста горбачёвско-ельцинских времён, что для языка уже исторический плюсквамперфект, и с очевидной антипатией относится к сегодняшней “патриотической поп-культуре”, объявляя “дискурсивные формы в новых масс-медиа агрессивными”, не иллюстрируя это примерами (с. 229) или сообщая, в частности, что среди “возрождённых категорий сталинизма” фигурирует “враг народа” (с. 228).

Как справедливо замечает Светлана Менгель, “смена политической системы или общественного порядка и связанные с этим преобразования в области экономики, политики, культуры и др. отражаются и на литературном языке” (с. 240). Тому, как меняется русский язык в переломные исторические эпохи, посвящена её статья и ещё несколько материалов раздела. Менгель останавливается главным образом на таких явлениях в русском языке, как стремление к “интернационализации” (при этом не без основания напоминает, что через этапы усвоения иноязычной лексики русский язык проходил и во времена петровских реформ, и после Октябрьской революции) и “коллоквиализации”, то есть к введению в литературную речь просторечной лексики, разговорных выражений (надо заметить, что самым разительным примером в разных статьях сборника неизменно становится пресловутое “мочить в сортире”).

Статьи “Зарубежные варианты русского языка” Герхильды Зыбатов, “Русский язык как язык миграции в Германии” Владиславы Вардитц, “Развитие русского языка в Германии: глагольный вид в родном русском языке” Тани Анштат и “Нарушения языковых норм у русских эмигрантов второго поколения в Германии по сравнению с тенденциями в современной России” Анны Павловой, как явствует из названий, обращены к анализу тех модификаций, которые наблюдаются в использовании языка у его носителей, живущих за пределами родной страны, и тем более у родившихся за рубежом. “Полноценный язык” (такова терминология) соседствует с “редуцированным” (с. 263), и не только в Германии, разумеется, но и в США, где русскоговорящая диаспора довольно велика. Вероятно, для таких вариантов русского языка пора вводить названия по аналогии с суржиком (русско-украинским бытовым языком) или трасянкой (белорусско-русским жаргоном). Кстати, Г. Зыбатов и пишет о таком, уже поименованном варианте – “аусзидлиш” (русский язык переселенцев).

Для наглядности А. Павлова помещает примеры в таблицу, демонстрируя, как охватившие весь мир процессы глобализации (в том числе распространение масс-медиа, включая Интернет) отразились на языке метрополии и диаспоры: если русские немцы сохраняли немецкий язык, вернее, его диалекты, в неизменном с XVIII в. виде, тогда как в самой Германии язык развивался и менялся на протяжении столетий, то в наши дни и жители России, и эмигранты с репатриантами говорят по-русски на одном языке и делают совершенно одинаковые ошибки. Широкий спектр языковых нарушений – неправильные ударения, неверные окончания, нетвёрдость в употреблении деепричастий, сочинение невиданных слов, засорение речи вульгаризмами – оказывается единым для современного русского языка, безразлично, говорят на нём в России или в Германии, выходцы из семьи переселенцев или российские журналисты. Павлова делает следующий справедливый, как кажется, вывод: «С “уважением” к “норме” в последние годы происходит следующее: глубокое уважение к образованию, стоявшее на повестке дня лет двадцать назад, исчезло. Его сменила общая демократизация и ослабление норм и правил литературного языка. Вопрос, “стоит ли эта запятая, где надо, или нет” и “что тут следует написать – не или ни”, интересует всё меньше. И это – единая тенденция» (с. 341).

Пока же в Германии “русский язык в школах, вузах и в профессии” (так называется раздел IV) остаётся востребованным. Об этом свидетельствуют материалы Анки Бергман, Пегги Гермер и Юлии Шатте. Хотя русисты сетуют, что его вытесняют повсеместная экспансия английского языка и традиционный выбор в пользу французского, русский язык всё же продолжает быть востребованным как иностранный (чаще – второй) и, уступив в начале XXI в. пальму первенства испанскому, занимает четвёртое место в выборе немецких школьников.

Преподавание русского языка укладывается в концепцию многоязычной Европы. Учить в школе и изучать в университете русский язык мотиваций достаточно, и ссылки на “трудности” языка и “непривлекательный медийный образ России” (с. 382) не кажутся состоятельными. Санкции Евросоюза, начавшиеся в 2014 г., казалось, должны были привести к сокращению не только торгово-промышленных отношений между Россией и Германией, ставшей одним из главных европейских критиков российской “аннексии” Крыма, но и к падению интереса к русскому языку. Однако этого не произошло: спрос на знание русского языка на немецком рынке труда за последние годы неуклонно растёт (вопреки санкциям!). Ю. Шатте приводит цифры: примерно 1200 русских предпринимателей с 8000 сотрудников работают в Германии: «Среди них не только “Газпром Германия” с годовым оборотом капитала в 1.2 млрд евро, среди самых мощных также крупнейший акционер “S-Груп Трэвел Холдинг”, целлюлозно-бумажная компания “Илим Тимбер” и судостроительный концерн “Пелла Shipyard”» (с. 381). А если растёт спрос на русский язык, значит, будут увеличиваться количество мест в университетах для изучающих русский язык, число школ, где русский изучают как второй иностранный, количество учителей и преподавателей русского языка.

Авторы разделов IV “Овладение языком и языковые контрасты”, VI “Сопоставление систем образования” и VII “Многоязычие в школе” останавливаются на очень конкретных и важных особенностях изучения русского языка в Германии, на разных аспектах его преподавания и на группах с различным языковым стартом (очерк Н. Гагариной “Монолингвальное или билингвальное владение русским языком”). Это специальные работы по преподаванию практического русского, методике и дидактике. Прагматика данных разделов сосредоточена на русско-немецком языковом сосуществовании и контрасте, идёт ли речь о фонетике (М.Й. Кюммель), морфологии (Дж. Пагонис), грамматике (Н. Султанян) или фразеологии (В. Шауцова, Н. Синицына). О том, как выразить “определённость в языке без артикля”, рассуждает О. Ковтун-Гензель, а Вольфганг Гладров в обзоре “Русский язык с точки зрения немца” останавливается сразу на нескольких особенностях русского языка (лексических, морфологических, синтаксических, типологических, просодических), которыми необходимо овладеть немцу. И порой это не просто переключение с языка на язык, но и подлинное проникновение в другой менталитет.

Собственно, о такой же разнице, только в образовании идёт речь в очерках о русском дошкольном воспитании и школьном обучении (А. Шатилов), а также о российском высшем образовании в эпоху перемен (Р. Ленц). Многоязычие в школе – важная тема в Германии, поскольку оно выдвинуто в качестве одной из концепций развития современной Европы. О том, как русский язык чувствует себя в многоязычной немецкой школе, можно узнать из сообщений Л. Хоффмана, Б. Бремера, Г. Мельгорн и М. Ястребовой, И. Омен-Вельке, Н. Вульф и Б. Вильд. Вульф и Вильд представили целое исследование “Русские сказки на уроках немецкого языка”, справедливо полагая, что “сказки объединяют поколения и культуры” (с. 741), а с литературно-дидактической точки зрения “сказки знают все”, к тому же они “интернациональны” (там же). Очень жаль, что авторы, подробно представив свою методику, не проиллюстрировали её результатами практических занятий, подробностями того, как немецкие дети воспринимают русские сказки.

В раздел V “Литература и искусство” из пяти работ три включены вразрез с названием и главной тематикой книги. Так, статья Моники Ридель в компендиуме о русском языке называется “Немецкоязычная межкультурная современная литература русских иммигрантов и их потомков”. Исследовательница главным образом пересказывает сюжеты, в частности, романа Ольги Грязновой “Правовая неопределённость одного брака” – “трансмиграционной” истории “любовного треугольника о балерине Лейле, её гомосексуальном муже-мусульманине Алтае и их еврейско-американском любовнике Юнуне”. Дело не только в несоответствии материала проблематике “Руководства”: немецкоязычная (как и англо-, итало- или франкоязычная) литература русских эмигрантов становится в последние десятилетия объектом изучения культурного трансфера в многообразии форм гибридизации взаимопроникающих и смешивающихся литературных и культурно-исторических контекстов. Но включение текстов на немецком языке в исследовательскую практику славистики и русистики размывает сущность этих дисциплин, предметом изучения которых являются славянские языки, русский язык.

Ещё одна статья из этого раздела – «Сикстинская Мадонна: русский “идол” в Дрездене» Людгера Удольфа – к русско-немецкой рецепции имеет слишком отдалённое отношение: культовая для поколений русских писателей Мадонна Рафаэля из монастыря Св. Сикста в Пьяченце хранится уже три века в Дрезденской картинной галерее, но всё же “наша Матерь Божья” (с. 620), как её называют порой туристы из России, является фактом искусства итальянского Возрождения. Процитированные в статье страницы из очерка Василия Гроссмана и вовсе не имеют отношения к русскому языку в Германии, поскольку писатель любовался шедевром Рафаэля не в Дрездене, а в Москве. Русско-немецкие контакты в литературе, искусстве, архитектуре и музыке в конце XVIII – начале XX вв., весьма разнообразно и нетрафаретно представленные Э. Гексельшнайдером, тоже весьма условно можно связать с основной темой труда – русским языком. Материал, бесспорно, интересный (например, упоминание об успешных попытках директора Императорских театров князя С.М. Волконского привить на русской почве ритмическую гимнастику, которой он увлёкся в Германии), но слишком далеко уводит от титульной проблематики.

Включение в книгу подобных работ свидетельствует о трансформации самой дисциплины “славистика” (“русистика”), научной переориентации исследований о русском языке. И только такой предмет, как “перевод”, прочно утвердился в университетском расписании. О том, как в Германии обстоит дело с переводом русской художественной литературы – классической и современной, речь идёт в обзоре Карлхайнца Каспера “Культурный трансфер с высоким спросом: русская литература в немецких переводах 1991–2015”. Впрочем, констатировав, что с 2003 г. число немецких переводов русской литературы в среднем держится на уровне 30–40 в год, автор останавливается едва ли на десятке имён – Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Михаил Шишкин с добавлением к ним в последние пару лет Евгения Водолазкина, Алексея Иванова и Алексея Цветкова. Образ России и русских за четверть века почерпнут главным образом из произведений Андрея Битова, Виктора Ерофеева, Евгения Попова, Владимира Сорокина и Виктора Пелевина. Эти авторы подолгу живут в Германии как гости писательских объединений или университетов, иногда в ипостаси приглашённых профессоров, и отлично понимают, что требуется от них как от современных русских писателей – какой взгляд на Россию в прошлом и настоящем.

К. Каспер приводит немногие красноречивые факты того, как рухнул издательский рынок ГДР вместе с культурно-образовательными проектами, – какие-то из объявленных собраний сочинений (в частности, Леонида Андреева и Бориса Пастернака) “не были закончены или внезапно оборвались” (с. 551). Современная Германия не торопится раскрыть глаза на Россию сквозь призму новых литературных имён, новых книг. Старые привязанности так дороги, что даже откровенная халтура, низкий художественный уровень не могут поколебать склонности к раз и навсегда избранному представителю новой русской литературы. Так, сообщая о “неуспехе” романа В. Ерофеева “Страшный суд” (1997), в котором писатель “перешёл границу, отделяющую литературу от порнографии и непристойности”, а его “литературная репутация серьёзно пошатнулась”, Каспер свидетельствует, что Ерофеев продолжает комментировать политические вопросы “в масс-медиа, перед студентами и на литературных фестивалях” и преподавать в университетах Германии (с. 554).

Единственный раз в обзоре упомянуто имя Владимира Набокова: в 2010 г. вышел в свет “Евгений Онегин” в новом переводе Сабины Бауман и с набоковским комментарием к роману в стихах Пушкина. О Пушкине, вернее, о “преподавании русской литературы на примере Александра Пушкина” (это подзаголовок), обстоятельно рассказано в статье Эрны Малыгин “Пушкин – наше всё?”. Небольшое исследование проведено исключительно тщательно, произведения величайшего национального поэта России, вошедшие в разные учебники и хрестоматии, полными списками приведены в подстрочных примечаниях. Читатель получает наглядное представление о том, как в 1890 г. началось школьное знакомство с “непереводимым” Пушкиным, как оно развивалось на протяжении XX в., как Пушкина изучают в курсе мировой литературы и как – на занятиях по русскому языку.

Э. Малыгин невольно добавляет в своё исследование личное чувство: она родом из России, и её пером движет надежда, что «в недалёком будущем Германия и вся Европа действительно узнают “величайшего европейца России”, и не только на занятиях русским языком» (с. 601). Это понимание разделяют те специалисты по россиеведению, которые думают о лучшем взаимопонимании народов, о подлинном проникновении в суть русской национальной психологии, образа мыслей и чувств носителя русской культуры, что невозможно без изучения и понимания творчества Пушкина. Ключевым здесь становится определение, почерпнутое у Владимира Вейдле, литературного критика и мыслителя русского зарубежья: русский европеец. В немецкой славистике существует своего рода канонизированный список произведений Пушкина, рекомендованных для знакомства и изучения; несколько произведений из этого списка – “Евгений Оненин”, “Медный всадник”, “Борис Годунов”, а также стихотворения “Поэт” и “Поэт и толпа” – даже включены в школьную программу. Несмотря на то, что специалисты по русской литературе вводят в учебники и пособия немало пушкинских стихотворений (Малыгин указывает, что в основательной “Истории русской литературы” Р. Лауэра, изданной в 2000 г., упомянуто более 100 различных текстов Пушкина, из них – более половины стихотворений), его поэзия для немецкого читателя остаётся terra incognita (с. 600). Сделать национальную поэзию другого народа фактом своего языка может только конгениальный перевод. Неудивительно, что вместо ожидаемой пары Гёте – Пушкин в Германии часто возникает другая: Гёте – Лермонтов, ведь именно Лермонтову принадлежит равное оригиналу гениальное переложение “Горных вершин”. Однако заключение акрибического исследования Малыгин неоспоримо: “Если речь идёт о русской культуре, без Пушкина не обойтись” (с. 601).

Последним, ненумерованным разделом “Руководства” стали четыре рассказа о личном опыте – признания молодых специалистов о том, как они теряли и сохраняли русский язык, переехав в Германию в детском возрасте и получив в ней образование, в том числе высшее. Любопытно, что трое рассказчиков представляют национальные меньшинства СССР (русские немцы и евреи) и также трое из них (в иной комбинации) – выходцы с Украины; но их объединяет русский язык, и это сама по себе интересная социолингвистическая и историко-культурная тема. (Кстати, единственная замеченная русским глазом опечатка повторяется именно в украинском названии Днепропетровска, ныне Днiпро, набранном латиницей как Dnipropetrovsk.) Если даже принять как среднюю цифру 4 миллиона, то четверо рассказчиков – это одна миллионная от русскоговорящего населения Германии. В основе историй Э. Гельцер, В. Кригхоф, Ю. Ремественски и А. Коган лежит, в сущности, одна схема – трудности интеграции, овладение чужим языком как родным, двуязычие и, наконец, целенаправленное осознанное желание преподавать русский язык, обратить его в свою профессию.

Неожиданно именно заключительный раздел, казалось бы, далекий от славистики как науки, от исследований и методик, позволяет в особом свете увидеть и рецензируемую книгу, и роль русского языка в Германии как важнейшего инструмента в мультикультурном обществе в эпоху глобализации. Россию, как и Германию, пронизывают миграционные потоки; прибывающие с окраин бывшей Российской империи/Советского Союза представители разных национальностей, особенно молодые, владеют русским языком плохо или не владеют вовсе; схожие проблемы с обучением немецкому языку стоят и в Германии.

Выход в свет “Руководства” показывает, что сближение двух стран идёт всё активнее, несмотря на кажущееся политическое противостояние, и без русского языка – как и без Пушкина! – в этом процессе не обойтись.