Вестник РАН, 2020, T. 90, № 1, стр. 3-14

Развитие сотрудничества России с Китаем в сфере высшего образования в целом и академической мобильности в частности – сложный многомерный процесс, эффективное управление которым требует наличия ясных целей, систематического мониторинга и надёжных показателей, позволяющих утверждать, что тактические успехи не обернутся стратегическими неудачами. В этом контексте важной теоретической и практической задачей оказывается концептуализация обширного междисциплинарного массива данных о российско-китайской академической мобильности и разнообразных эффектах взаимодействия двух стран на высококонкурентном глобальном рынке образовательных услуг в условиях быстро меняющегося мира. Актуальность данной задачи связана с наличием разного рода объективных факторов, начиная с необходимости достижения целевых показателей приоритетного проекта “Развитие экспортного потенциала российской системы образования”, реализации решений по углублению гуманитарного направления российско-китайского сотрудничества, повышения эффективности российской миграционной политики и заканчивая текущим переформатированием системы международных отношений и существующего миропорядка.

Академическая мобильность – одна из ярких характеристик современного мира и важный индикатор глобальных миграционных процессов. Если в 1990 г. в мире насчитывалось около 1.9 млн студентов, обучавшихся за рубежом, то в 2011 г. их число удвоилось, а в 2016 г. (последние доступные данные по состоянию на 2019 г.) составило почти 4.9 млн человек. Как свидетельствуют результаты международных мониторинговых исследований, по итогам 2017 г. за пределами своих стран обучались 5.1 млн студентов [1]. При этом общий объём глобального рынка образовательных услуг (включая услуги начального, среднего и непрерывного образования) устойчиво растёт со среднегодовыми темпами около 7–8% и, по оценкам экспертов, достигает 1.9 трлн долл. США, что превышает рынок экспорта услуг здравоохранения.

Феномен академической мобильности может быть рассмотрен в самых разных проекциях, поскольку связан как с вопросами интернационализации образования и экспорта образовательных услуг, различными аспектами внешней политики, международного сотрудничества, миграции и туризма, так и с сюжетами политического влияния, кросскультурных контактов, трансграничного циркулирования знаний, формирования позитивного образа образовательных дестинаций¹¹ и многими другими направлениями. Поэтому неудивительно, что проблематика, имеющая отношение к исследованию различных аспектов академической мобильности в целом и российско-китайских образовательных связей в частности, активно развивается в предметном поле общественных наук [2–10].

Специализированные исследования позволяют обеспечить необходимую глубину и детальность анализа различных сторон российско-китайской академической мобильности. Однако, как представляется, для более полного осмысления и объёмного ви́дения особенностей этого многомерного феномена, а также надёжного прогнозирования эффектов его функционирования в глобальном и национальном контексте необходим трансдисциплинарный подход. Данный подход позволит оценивать, например, каким образом решения, принятые в парадигме экономической эффективности, могут сказаться на состоянии культурных или внешнеполитических отношений, а выполнение локальных задач – повлиять на трансформацию долгосрочных стратегий.

Россия и Китай на глобальном рынке образовательных услуг. В 2018 г. количество иностранцев, обучающихся в России, составило более 313 тыс. человек (5.7% от суммарного числа всех российских студентов), в КНР – более 506.4 тыс. (1.1% от суммарного числа всех китайских студентов) [11]. Ежегодные темпы роста численности иностранных студентов достигают, по разным данным, 4.7–9.0% в нашей стране и 10.5–11.4% – в КНР [12–14]. Занимая 6% и 10% общего объёма международного рынка высшего образования, Россия и Китай²² нацелены на дальнейшее расширение экспорта образовательных услуг. Так, согласно показателям приоритетного проекта “Развитие экспортного потенциала российской системы образования”, количество иностранных студентов, обучающихся по очным программам в российских организациях среднего профессионального и высшего образования должно вырасти с 240 тыс. человек в 2018 г. до 310 тыс. к 2020 г. (рост в 1.3 раза) и до 710 тыс. к 2025 г. (рост в 3 раза). При этом объём внебюджетных средств, полученных от экспорта российского образования, планируется увеличить к 2025 г. почти в 4 раза – с 96.2 до 373.2 млрд руб. [15].

С тех пор как Китай ещё в середине 1980-х годов официально признал концепцию взаимной зависимости экономического роста и образования [16], в образовательной системе страны происходят масштабные перемены, темпы которых постоянно растут. Только за период 2007–2017 гг. общее количество университетов в КНР увеличилось на 38% – с 1908 в 2007 г. до 2631 в 2017 г., а число китайских студентов, выезжающих учиться за рубеж, за тот же период выросло почти в 2.3 раза – с 195.5 до 442.8 тыс. человек. По мере того как КНР становится одним из главных заказчиков на международном рынке образовательных услуг, формируется встречное движение, когда учреждения высшего образования других стран, прежде всего ведущие иностранные университеты (в том числе российские), стремятся распространить свою деятельность и влияние на материковый Китай. Несмотря на декларируемую открытость, КНР проявляет настороженность и избирательность при допуске зарубежных вузов на свою территорию. В действующем законодательстве КНР предусмотрена единственно возможная организационно-правовая форма для такого сотрудничества – партнёрство между китайскими резидентами и иностранным участником (sino-foreign cooperative joint venture). В период с 2000-х годов по настоящее время в рамках подобных партнёрств возникли различные уровни организации транснационального образования:

•  университетский (независимый правовой статус нового вуза, собственный кампус и администрация);

•  институтский (филиал иностранного вуза в уже существующем китайском учреждении высшего образования);

•  программный (совместные программы предоставления образования определённого уровня).

По состоянию на 2018 г. в КНР действовали 9 совместных университетов, 66 филиалов иностранных высших учебных заведений и 894 совместные образовательные программы. Кампусы всех совместных университетов расположены на юго-восточном побережье КНР. Первым российским проектом подобного рода стал университет МГУ–ППИ в Шэньчжэне, учреждённый МГУ им. М.В. Ломоносова, Пекинским политехническим институтом (университетом) и Муниципальным народным правительством Шэньчжэня³³. В таблице 1 представлена сводная информация о действующих совместных с зарубежными партнёрами китайских университетах.

Российско-китайская академическая мобильность: основные показатели. Согласно данным международных обследований, Российская Федерация занимает 9-е место среди наиболее предпочтительных образовательных дестинаций китайских студентов (табл. 2). Однако в Россию для получения образования прибывает в разы меньше граждан КНР, чем в США (в 15.6 раза), Канаду (в 6 раз), Австралию (в 5 раз) или Великобританию (в 4.3 раза).

В рамках XIX заседания Российско-китайской комиссии по гуманитарному сотрудничеству (30 октября 2018 г., Пекин) стороны подписали протокол XVIII заседания Российско-китайской подкомиссии по сотрудничеству в области образования и договорились об увеличении обмена учащимися до 100 тыс. человек к 2020 г., а также о расширении межвузовского сотрудничества. Обозначенный показатель практически достигнут. Как было отмечено в документах недавно прошедшего ХХ заседания комиссии (16 сентября 2019 г., Санкт-Петербург), в 2018 г. в Китае в общей сложности получали образование 19 тыс. россиян, а граждан КНР, обучающихся в России, насчитывалось более 39 тыс. В целом обмен в рамках академической мобильности граждан двух стран по образовательным программам уже превысил 90 тыс. человек [17].

Сравнение официальной информации о российско-китайских студенческих обменах и статистических данных о взаимных туристических поездках (табл. 3) обнаруживает парадоксальную тенденцию. Среднегодовые темпы роста китайского туристического потока в Россию постепенно замедляются, а темпы роста числа приезжающих на учёбу студентов увеличиваются. Что касается России, то здесь обратная картина: контингент российских студентов в КНР расширяется всё менее активно, в то время как Китай становится с каждым годом всё более популярным туристическим направлением. Совокупные среднегодовые темпы роста (GAGR) количества туристических поездок граждан России в Китай в 2015–2017 гг. составили 16%, а граждан Китая в Россию – 9.7%. Что касается числа студенческих обменов, то совокупные среднегодовые темпы их роста в 2015/2016–2017/2018 уч. гг. составили 3.8% для российского контингента в КНР и 10.2% для китайского контингента в России.

Привлекательность российской образовательной дестинации для граждан КНР. Существует значительное число академических работ, анализирующих причины, по которым китайские студенты выбирают Россию для получения образования. Среди позитивных характеристик упоминаются: качество российского образования, особенно в технических дисциплинах; географическая привлекательность (близость к северо-восточным районам КНР, красота природы, свежесть воздуха, просторы); доброта россиян [19–21]. Однако решающую роль играет стоимость обучения, которая в целом сравнима для России и Китая, но в несколько раз ниже стоимости образования, например, в Великобритании (табл. 4).

Помимо платного обучения, Россия и Китай, как и ряд других государств, реализуют программы поддержки талантливых студентов. Согласно приоритетному проекту “Развитие экспортного потенциала российской системы образования” в Российской Федерации в период с 2017 по 2025 г. для иностранных студентов предусмотрено ежегодное выделение 15 тыс. государственных стипендий, занятие которых (по конкурсу) предполагает отсутствие платы за обучение, бесплатное проживание (при возможности) и выплату стандартной государственной стипендии. В 2019 г. такая стипендия составляла в среднем 1484 руб. (около 22 долл. США) в месяц.

В КНР аналогичная государственная программа (Government Scholarship for Chinese University Program and Silk Road Program) для некитайских студентов предполагает освобождение от платы за обучение, платы за проживание, полную медицинскую страховку и выплату ежемесячной стипендии. Медицинская страховка (Chinese Government Scholarship Foreign Medical Insurance) составляет около 95 долл. США в год; при пребывании более года дополнительно потребуется обследование в государственном медицинском учреждении перед завершением обучения (95 долл. США). Единовременное пособие на переселение также составляет примерно 100 долл. США.

Механизмы функционирования российской и китайской программ поддержки талантливых студентов в сравнении с иными государствами представляются более простыми и понятными. Например, в Великобритании из-за высокой стоимости обучения и проживания даже для собственных студентов и студентов из Европейского союза действует сложная система займов, грантов, государственных и неправительственных стипендий, а также стипендиальные программы отдельных университетов. Что касается поддержки британской системой образования талантливых иностранных студентов, то для этого также существуют особые стипендиальные программы⁴⁴, часть из них нацелена исключительно на привлечении граждан КНР⁵⁵.

Согласно проведённому анализу, фактор привлекательной стоимости российских образовательных продуктов обнаруживает себя двойственным образом. Формально доступная цена обучения повышает конкурентные преимущества российской дестинации на глобальном рынке образовательных услуг. Однако рассмотрение ситуации в более широком контексте показывает, что невысокая стоимость образования в России не является решающей для перспективных абитуриентов.

Китайский экономический рост привёл к тому, что дорогие образовательные программы оказываются доступными всё большему числу молодых граждан КНР. Поэтому “учёба в России – это выбор выпускников со слабым аттестатом и детей из семей с невысоким заработком” [22, с. 42], а также тех, кто не сумел сдать экзамены в высокорейтинговый престижный вуз в самом Китае, США или Западной Европе. Опросы также показывают, что китайские студенты, позитивно относящиеся к обучению в России, не считают её подходящим и комфортным местом для проживания после окончания вуза и не связывают своё будущее с работой в нашей стране [20, p. 41].

Таким образом, формальное увеличение численности китайских студентов в университетах России не связано напрямую с повышением привлекательности российской системы образования в глазах китайского общества. Скорее, наоборот. Как представляется, более надёжным свидетельством роста конкурентоспособности российского образования мог бы стать комплексный показатель, указывающий, например, какое число иностранных студентов осталось “двигать науку” или “делать бизнес” в России, сколько иностранных выпускников российских вузов были востребованы как высококвалифицированные специалисты в мире и у себя на родине, получили престижные научные и профессиональные премии и т.д. Однако такой подход потребовал бы качественных изменений в системе статистических наблюдений на всех уровнях, не говоря уже о том, что работа по повышению ценности российского диплома в мире самым непосредственным образом связана с усилиями по совершенствованию отечественной научно-инновационной экосистемы, развитию предпринимательской среды, улучшению уровня и качества жизни – всех тех факторов, от которых зависит привлекательность российской модели развития и, соответственно, глобальная конкурентоспособность России. Как подчёркивается в Концепции внешней политики Российской Федерации, в настоящее время впервые в новейшей истории глобальная конкуренция приобретает цивилизационное измерение, что предполагает конкуренцию между различными ценностными ориентирами и моделями развития [23].

Проблема удержания талантов. В отличие от России, Китай, наряду с Канадой, Германией и Японией, входит в число стран, которые ставят цель не только увеличить число иностранных студентов, но также удержать их на своих рынках труда. В ряде крупных городов страны (Пекин, Шанхай, Шэньчжэнь) осуществляются комплексы мероприятий регионального уровня по включению иностранных выпускников в программы повышения квалификации кадров и созданию для них дополнительных возможностей трудоустройства (особенно для специалистов в области высоких технологий и электронной торговли).

В течение последнего десятилетия КНР реализует Программу “Тысяча талантов”, призванную способствовать возвращению в страну китайских учёных, добившихся исключительных результатов за рубежом, поддержке национальных талантов и привлечению лучших иностранных специалистов. Программа включает три направления:

• 1000 талантливых инноваторов (Innovative 1000 Talents plan) – долгосрочные и краткосрочные программы поддержки китайских учёных в возрасте до 55 лет;

• 1000 иностранных талантов (Foreign 1000 Talents plan) – долгосрочные и краткосрочные программы для привлечения иностранных учёных в возрасте до 55 лет;

• 1000 талантов – молодых учёных (Young scholar 1000 Talents plan) – программы поддержки учёных моложе 40 лет.

Аналитики отмечают: “Китай заинтересован в выкачивании мозгов со всего мира, имеет на это средства и готов создавать талантам привлекательные условия” [24]. Тем не менее результаты программы на текущий момент оцениваются как двойственные: Китай научился привлекать в страну лучших учёных с мировым именем, но не достиг желаемых показателей в удержании как иностранцев, так и соотечественников, прошедших обучение и сделавших карьеру за рубежом. Так, вернувшиеся специалисты получали всё необходимое, чтобы без проблем передать знания и опыт, обретённые в других странах, но их собственное профессиональное развитие на родине было сопряжено с рядом трудностей [25]. Комплексный анализ проблем КНР в этой сфере может быть полезен для нашей страны с точки зрения дальнейшего совершенствования получившей высокую оценку в мире Программы по привлечению ведущих учёных в российские вузы и научные организации с использованием механизма мегагрантов [26].

Образование как инструмент влияния. Как было отмечено выше, феномен академической мобильности невозможно рассматривать в отрыве от вопросов внешнеполитического влияния, от активно развивающейся сферы “дипломатии знаний”. Исследователи отмечают дуализм международного сотрудничества в сфере высшего образования. Образно говоря, академические связи, как и гуманитарное взаимодействие в целом, – это “технологии двойного назначения”, поскольку наряду с углублением взаимопонимания, развитием дружбы и сотрудничества между народами речь всегда идёт о целенаправленном культурном влиянии, воздействии с целью формирования позитивного отношения граждан одной страны к образу жизни, народу и политике другой страны [27–29].

Что касается Китая, то все реализуемые этой страной направления деятельности и программы в сфере гуманитарного сотрудничества отличаются внутренним единством и тесной взаимосвязанностью, поскольку являются набором инструментов для решения стратегических задач, связанных с повышением статуса и авторитета КНР на международной арене. Среди этих инструментов – культурная дипломатия, основанная на китайско-иностранном сотрудничестве в области высшего образования (глобальная сеть Институтов Конфуция), программы международной помощи в области развития высшего образования, программы привлечения иностранных студентов в китайские вузы [30].

Схожую стратегию “дипломатии знаний” проводят многие государства, включая Российскую Федерацию. Однако существует тонкая грань между взаимовыгодным сотрудничеством и “продавливанием” собственных интересов. С этой точки зрения необходимо внимательно анализировать институциональное и содержательное развитие российско-китайских отношений в гуманитарном измерении для определения пределов допустимого использования образовательных контактов как инструмента “мягкой силы” и безусловного исключения любых возможностей превращения образовательного сотрудничества в канал для проведения политики “острой силы”. Термин “острая сила” вошёл в политический дискурс не так давно и используется для фиксации формы внешнеполитической деятельности, связанной с жёстким манипулированием общественным мнением в странах – объектах влияния⁶⁶. Если “мягкая сила” – это “завоевание сердец и умов”, то “острая” – пропаганда и манипулирование [31].

С учётом сказанного представляется неоднозначной оценка результатов китайского проекта глобальной сети Институтов Конфуция на территории России. Институты и классы Конфуция – сеть культурно-образовательных центров, которые с 2004 г. на базе вузов разных стран создаёт Государственная канцелярия по распространению китайского языка за рубежом Министерства образования КНР (Ханьбань). Этот проект рассматривается КНР в качестве важнейшей составляющей продвижения своей культурной и образовательной политики за рубежи страны, инструмент пропаганды китайских национальных ценностей и создания позитивного имиджа Китая. В 2018 г. в 154 странах мира действовали 548 институтов и 1193 класса Конфуция, в которых обучались почти 1.9 млн человек. В Российской Федерации, по разным данным, действует около 20 институтов (первый был создан в 2007 г.) и 5 школ Конфуция [32]. Необходимо также отметить, что в 2017 г. Федеральная служба по надзору в сфере образования и науки апробировала модель государственной итоговой аттестации по программам основного общего и среднего общего образования по китайскому языку, а с 2019 г. китайский язык включён в российский ЕГЭ.

Формально речь идёт о зеркальных процессах, связанных с созданием инфраструктуры российско-китайского гуманитарного сотрудничества (общества дружбы, культурные центры, фонды). Ещё в 2005 г. было подписано межправительственное соглашение об изучении русского языка в КНР и китайского языка в Российской Федерации [33], а вопросы о взаимной поддержке Институтов Конфуция в России и Центров русского языка в Китае постоянно обсуждаются на заседаниях действующей с 2007 г. Российско-китайской межправительственной комиссии по гуманитарному сотрудничеству. Однако пробелы в правовом регулировании, недостаток содержательного контроля деятельности Институтов Конфуция на территории России содержат риски превращения этих структур в инструмент проведения интересов КНР. Отметим, в частности, что для открытия Института Конфуция в стенах российского вуза требуется договор с китайским партнёром, который после тщательной оценки перспектив утверждается вышеупомянутым агентством Ханьбань и не требует утверждения российскими официальными структурами. Финансирование Институтов Конфуция осуществляется напрямую из КНР [32].

В мире деятельность Институтов Конфуция подвергается жёсткой критике, а некоторые правительства начали их закрывать. Основные причины: низкий уровень преподавания китайского языка, несоответствие образовательным стандартам, внедрение идеологических представлений о роли Китая в мире, стремление создать альтернативное китаеведение, формирование прокитайского лобби. За счёт деятельности Институтов Конфуция китайская сторона формирует на базе иностранных вузов лояльных её политике сотрудников, а также самостоятельно отбирает перспективных студентов, которым напрямую выделяет стипендии. Тем самым, с институциональной точки зрения, создаётся альтернативный, неконтролируемый инструмент влияния на граждан другой страны. В качестве характерной иллюстрации можно привести тот факт, что в настоящий момент Институты Конфуция – единственное место в России, где можно сдать квалификационный экзамен по китайскому языку, причём персональные данные экзаменуемых в обязательном порядке отправляются в КНР.

Поскольку проект Институтов Конфуция – часть дипломатических договорённостей и элемент инфраструктуры российско-китайского гуманитарного сотрудничества, он будет развиваться и впредь. Однако очевидно, что этот процесс необходимо должным образом регулировать, исходя из интересов российской стороны. В частности, целесообразно предложить КНР дальнейшее развитие в России сети Институтов Конфуция направлять через специально созданный для этой цели Совет программы, в который следует включить представителей министерств образования обеих стран, а также представителей ведущих университетов, специалистов по Китаю, методистов в области китайского языка. Деятельность Институтов Конфуция на территории Российской Федерации должна осуществляться строго в рамках национального российского законодательства (по аналогии с тем, как на базе национального китайского законодательства действует университет МГУ–ППИ в Шэньчжэне). Очевидно, что необходимо контролировать и финансирование, поступающее от китайской стороны российским резидентам, с учётом норм действующего законодательства, включая возможность распространения положений Федерального закона от 20 июля 2012 г. № 121-ФЗ “О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в части регулирования деятельности некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента”.

Конкурентное партнёрство. Анализ показывает, что российско-китайское сотрудничество по разным направлениям, включая развитие взаимной академической мобильности, отличается не только сложностью, но и некоторой двойственностью, поскольку за скобками единодушия в оценках важности стратегического партнёрства России и Китая, укрепления дружбы и добрососедства остаются проблемы, связанные с несовпадающими (а порой и противоречащими интересам другой стороны) представлениями о целях и методах реализации принятых решений. Поэтому эксперты часто говорят о том, что связи России и Китая характеризуются “горячими” отношениями между правительствами, но “холодными” – между народами [34, 35].

Представляется, что концептуальной основой для разработки комплексных стратегий деятельности российской стороны по развитию двустороннего сотрудничества с КНР в целом и образовательных связей в частности может стать модель конкурентного партнёрства (competitive partnership), которая непротиворечиво описывает дуализм взаимодействия России и Китая.

Термином “конкурентное партнёрство” активно оперирует современная экономическая наука, анализирующая процессы эволюции конкурентного принципа в условиях “глубоко взаимосвязанного мира”. Как известно, конкуренция сама по себе – это системное, многоуровневое и динамическое явление, универсальная теория которого претендует на роль самостоятельной отрасли научного знания [36–38]. На макроуровне конкурентный принцип формирует отношения, определяющие параметры всей системы рыночной экономики, на мезоуровне задаёт механизмы взаимодействия агентов рынка, а на микроуровне определяет способы реализации экономических целей конкурентов. Эффекты глобализации и цифровой революции глубоко меняют не только характеристики производительных сил, конкурирующих субъектов и условия их соперничества, но также модифицируют сам конкурентный принцип [39–41]. В результате борьба и противостояние сменяются тенденцией развития конкурентного партнёрства, основанного на солидарности сотрудничества конкурирующих экономических субъектов. В рамках такой коммуникации конкуренция объединяется с взаимопомощью и сотрудничеством сторон.

Рассмотрение многообразных аспектов сложного комплекса взаимодействий России и Китая в самых разных сферах показывает, что именно концепция конкурентного партнёрства наиболее полно определяет не только принципы, но и стратегию современных российско-китайских отношений.

Необходимо отметить, что схожий концептуальный подход, но для несколько иных целей (для разработки возможных мер по восстановлению стратегического доверия между США и Китаем, разрушенного торговой войной) был предложен китайской стороной осенью 2018 г. на конференции Института мировой экономики Петерсена [42]. Примерно в той же парадигме рассуждают о модели выстраивания отношений с КНР и лидеры Европейского союза. Например, председатель Еврокомиссии Ж.-К. Юнкер отмечал, что Китай и Европа являются и стратегическими партнёрами, и соперниками, но “конкуренция между нами – это хорошая вещь” [43].

Использование идей конкурентного партнёрства для более глубокого понимания движущих механизмов и концептуализации всего многообразия контактов России и Китая даёт возможность объективно оценивать сильные и слабые стороны позиций наших стран как в двусторонних проектах, так и в более широком контексте взаимодействия на мировой арене. Наличие в российско-китайских отношениях элементов кооперации, сотрудничества, интеграции не исключает реализации индивидуальных стратегий, нацеленных на выигрыш в конкурентной борьбе.

Отдельные элементы предлагаемого подхода можно обнаружить в различных официальных документах Российской Федерации, отражающих ви́дение перспектив развития российско-китайских отношений. Так, в паспорте приоритетного проекта “Развитие экспортного потенциала российской системы образования” в качестве одного из рисков реализации указана высокая степень конкуренции не только с западными, но и с китайскими образовательными институтами. Предупреждать этот риск должны такие мероприятия, как:

1. Диверсификация региональных и страновых направлений экспорта российского образования с комплексным учётом демографических, социально-экономических, историко-культурных и геополитических факторов, а также рынков труда и российской экономики и политики.

2. Формирование новых предложений и форм образовательных услуг, конкурентоспособных и востребованных на рынке образования.

3. Стимулирование инициатив и конкурентных проектов российских университетов по рекрутингу иностранных студентов [15].

Но документ не даёт ответа на вопрос о желательной целевой модели действий. Должна ли Россия избегать конкуренции с Китаем, сосредотачиваясь на тех направлениях экспорта российского образования, которые по каким-то причинам ещё не освоены КНР? Или необходимо прямо конкурировать с китайскими образовательными учреждениями и программами? А может, важнее объединить усилия с КНР, чтобы потеснить других участников в борьбе за долю на глобальном рынке образовательных услуг? Очевидно, что всё это – разные задачи, которые требуют разных стратегии и тактики действий.

К позитивным эффектам использования Россией концепции конкурентного партнёрства при разработке стратегии и тактики развития отношений с Китаем в сфере высшего образования следует отнести прежде всего рост взаимного доверия, что само по себе является ценным ресурсом на всех уровнях отношений двух стран. В сфере экономики образования реализация концепции конкурентного партнёрства открывает возможности для получения эффекта масштаба, увеличения стоимости образовательных продуктов и общей эффективности национальных рынков образования за счёт стимулирования приобретения дополнительных продуктов и услуг. Ещё одно следствие – рост эффективности бюджетных расходов, поскольку для российской стороны снижается размер вложений, необходимых для создания новых, устойчиво функционирующих рынков образовательных продуктов и услуг и поддержки их провайдеров. Кроме того, создание конкурентных партнёрств между участниками глобального рынка стимулирует процессы интернационализации систем высшего образования и повышает их конкурентный потенциал.

Каковы необходимые и достаточные условия для получения выгоды от партнёрства? Конкурирующее партнёрство эффективно функционирует, когда участники признают, что разделяют ценности друг друга и едины в понимании стратегических целей, но не намерены ограничивать индивидуальные успехи в конкурентной сфере. Партнёрство выгодно участникам, если в одиночку они не способны конкурировать с лидерами рынка. Осознание сторонами своей взаимозависимости выступает одним из главных условий долгосрочного взаимовыгодного сотрудничества. Необходимы также специальные процедуры для сохранения доверия (при неизбежных конфликтах) и профилактики вырождения партнёрских отношений. Партнёрство конкурентов предполагает, что стороны ценят возможность учиться друг у друга, готовы внести содержательный вклад в сотрудничество, но при этом соблюдают принцип взаимности и способны контролировать (и ограничивать) доступ к тем продуктам и технологиям, передача которых может нанести ущерб конкурентному потенциалу страны-донора.

В намеченных координатах целевая модель партнёрства России и Китая в сфере высшего образования не может ограничиваться показателями объёма академических обменов и должна учитывать образовательные продукты, меры регулирования, институциональные возможности. Стратегии развития российско-китайского сотрудничества в сфере высшего образования должны выстраиваться таким образом, чтобы усиливать потенциал Российской Федерации и КНР в конкуренции с другими участниками глобального рынка образовательных услуг, но при этом исключать любые возможности нарушения национальных интересов друг друга (“перекачка умов”, кража технологий, промышленный шпионаж и пр.).

Как представляется, уникальную возможность для углублённого исследования особенностей практической реализации принципов конкурентного партнёрства двух стран в сфере высшего образования предоставляет история создания и функционирование российско-китайского Университета МГУ–ППИ в Шэньчжэне [44]. Призванный стать “эффективной платформой по обмену опытом и выбору инновационных путей развития образовательных процессов”, а также поставщиком высококвалифицированных кадров “для реализации совместных программ сотрудничества по широкому кругу направлений” [45] университет действует на территории динамично развивающейся зоны высоких технологий (4-е место в КНР по объёму ВВП), где китайская сторона формирует мощный образовательный кластер из университетов мирового уровня. В частности, здесь создаются совместные вузы на базе университетов Беркли (США), Рочестера (США), Мельбурна и Квинсленда (Австралия), Копенгагена (Дания) и высших учебных заведений других стран. Совместным университетам предстоит работать в условиях жёсткой конкуренции. Фактически образовательный кластер Шэньчжэня – мини-модель глобального рынка, в рамках которой российские образовательные программы напрямую вступают в конкуренцию с западными. В такой ситуации успех и репутация российской модели образования будут зависеть не только от её содержания и качества, но также от правильно выстроенных отношений с китайской стороной.