Вестник РАН, 2022, T. 92, № 9, стр. 900-910

Отчёт Лерского¹⁷¹⁷

Сегодня состоялось Экстраординарное общее заседание Академии наук. Председательствовал Карпинский¹⁸¹⁸, на заседании присутствовал 41 человек из общего числа 73. Среди вновь избранных академиков были Рождественский¹⁹¹⁹, Надсон²⁰²⁰, Алексеев²¹²¹, Самойлович²²²², Фаворский²³²³, Владимирцов²⁴²⁴, Петрушевский²⁵²⁵, Гулевич²⁶²⁶, Зелинский²⁷²⁷, Мензбир²⁸²⁸, Чичибабин²⁹²⁹, Виноградов³⁰³⁰, Сакулин³¹³¹ и др. После доклада Ферсмана и Ольденбурга о финансовом положении академии и о работе её научных учреждений непременным секретарём Ольденбургом было оглашено постановление Президиума о трёх лицах, не получивших в общем собрании формального большинства, но прошедших почти единогласно в отделении. Постановление Президиума подверглось жёсткой критике ряда академиков. Первым выступил академик И.П. Павлов³²³², который резко возражал против постановления Президиума, предлагавшего не объявлять соответствующих кафедр вакантными, а предложить кандидатуры Лукина³³³³, Фриче³⁴³⁴ и Деборина³⁵³⁵ общему собранию в новом составе Академии, не повторяя всей процедуры выборов, с чем и войти с представлением в Совнарком СССР. Академик Павлов выразил своё удивление по поводу того, зачем понадобилось Президиуму анализировать факт расхождения результатов выборов в отделении и в Общем собрании. Выборы происходили на основании устава, всё было формально правильно, если трое оказались неизбранными, то на этом дело и кончается. Однако если Президиум позволил себе войти в анализ событий, сказал академик Павлов, то разрешите и мне также войти в анализ, но сделать это глубже. Прежде всего надо отметить, что выборы происходили в исключительной обстановке. Было представлено свыше 200 заявок и притом сравнительно совсем незадолго до начала выборов. Часть кандидатов были выдвинуты правительством. Ни о каких кандидатах, представленных будто бы общественностью, не может быть и речи. Независимой общественности у нас нет вообще. Независимая общественность это значит контрреволюция. Что же происходило дальше? <На> первой стадии выборов решение выносится открыто в присутствии агентов правительства. На заседаниях присутствовали лица, не имевшие учёного ценза. Да, верно, мы имеем твёрдое правительство, которое, если захочет, твёрдо поставит на своём. В результате такой системы выборов могло иметь место только три отношения ко всей этой процедуре. 1. Чего изволите. 2. Против и 3. «“законное”, “разумное” оппортунистическое отношение». Вы ведь знаете из доклада Ферсмана, что финансовое положение не из лёгких и надо всячески устраиваться.

То, что произошло в первой стадии выборов, на заседании комиссии нельзя принять всерьёз. Это не было свободным выражением мнения. Мы были под давлением Президиума. Президиум настаивал, даже угрожал 22-й статьёй³⁶³⁶, и всё это, конечно, не могло не подействовать и подействовало на многих. Приходит время выборов, сперва в отделении, а потом в Общем собрании. Однако дело велось в столь быстром темпе, что к отделению нельзя было бы подготовить продуманных отзывов о таком большом количестве кандидатов – 42. Но всё же выборы в отделении прошли. Остаётся ещё Общее собрание. Перед Общим собранием был большой перерыв, и нет удивительного в том, что человек, который, может быть, и положил белый шар в отделении, потом мог изменить своё мнение, да и совесть заговорила. Результаты получились иные. Конечно, надо считать истинными выборы вторые, а не первые. Я протестую против постановления Президиума.

АКАДЕМИК ЛЕВИНСОН-ЛЕССИНГ³⁷³⁷: я позволю себе задать один вопрос. То, что предлагает Президиум, идёт вразрез с уставом. Почему нельзя оставить эти кафедры вакантными и выбирать этих трёх лиц вместе с остальными тремя свободными кафедрами? Предложение Президиума не согласно с уставом, оно незаконно.

ПЕТРУШЕВСКИЙ: решение Президиума совершенно необычный факт. В чём дело? Не произошло ничего чрезвычайного, а Президиум требует отмены устава. Требует чрезвычайных мер. Вы понимаете, что это опасный прецедент. Может получиться такое положение, что никакие уставы больше 2–3 месяцев не будут существовать. Вновь избранные академики поставлены перед совершившимся фактом. Зачем эти экстраординарные меры? Нужно изыскать другие формы. Надо поступить именно по уставу, правда, это сложно, но что делать. Надо проделать то, что предписано законом. Использовать устав.

Между Карпинским и Грушевским³⁸³⁸ разгорается полемика. Карпинский говорит о несовершенстве устава. Петрушевский говорит, что он тоже не поклонник нового устава, но не имеет основания менять его именно по тем соображениям, какие выдвигает Президиум.

БОРОДИН³⁹³⁹: ко мне вчера обратился коррес-пондент “Известий […]⁴⁰⁴⁰” с просьбой высказать своё мнение о забаллотировании трёх. Я не счёл себя вправе уклониться от беседы для печати и совершенно искренно сказал, что я думаю. Да ничего ужасного, ничего странного не произошло. Я вовсе не был поражён тем, что трое не получили формального большинства. Процент неизбранных сравнительно мал. Случай не давал оснований для протеста. В данном случае больше всего поразила быстрота реакции Президиума. Чего спешил Президиум? Спешить было незачем, времени было совершенно достаточно.

В дальнейшем выясняется, что академик Бородин не вполне уяснил постановление Президиума, поняв его в том смысле, что Академия наук в целом поставлена уже перед совершившимся фактом, что будто бы Президиум обратился уже в Совнарком с представлением о трёх кандидатах и т.д.

Ольденбург разъясняет сущность того, что происходит на данном заседании, а именно, что общее собрание должно обсудить решение президиума, принять его или отклонить.

ПЛАТОНОВ в своём выступлении останавливается на нападках И.П. Павлова по адресу тех, кто принимал участие в работах комиссии. Работа была трудная, говорит Платонов, работало нас мало. Работали мы исключительно в сложной обстановке. К сожалению, академик Павлов был далёк от этих работ, он судит о них только по слухам. Я считаю себя обязанным поддержать Президиум в его решении.

АРХАНГЕЛЬСКИЙ⁴¹⁴¹ говорит о том, что новый устав оказался не соответствующим тем целям, ради которых он был введён. Нужно принять меры к тому, чтобы устав был пересмотрен.

ЧИЧИБАБИН предлагает вернуть кандидатуры трёх вновь на рассмотрение отделения, и если бы отделение подтвердило своё первоначальное мнение, то представить их на Общее собрание.

ЛЯПУНОВ⁴²⁴² вступается от имени Отделения гуманитарных наук за честь отделения. Он говорит, что гуманитарии не могут ручаться за другое отделение, намекая на то, что они, дескать, оставались верными первоначальным отзывам, тем более что на Общее собрание кое-кто из них не явился вследствие болезни. Ляпунов сослался на случай с Любавским⁴³⁴³, который в отделении прошёл единогласно, а на Общем собрании получил 5 черняков.

УСПЕНСКИЙ⁴⁴⁴⁴ поставил вопрос таким образом: желает ли гуманитария действительно видеть этих трёх в составе членов Академии наук или же они переменили своё мнение.

Надо отметить, что в прениях были выступления почти исключительно против постановления Президиума. Сторонники Президиума в прениях себя проявили пассивно.

Карпинский охарактеризовал положение Президиума как весьма незавидное. “Наше положение хуже каторжного”, сказал он.

Павлов, полемизируя с Ольденбургом, назвал последнего с иронией “наш товарищ непременный секретарь”.

Голосование было такое. За предложение президиума – 28, против – 9, воздержавшихся – 4. Голосовали против: Павлов, Левинсон-Лессинг, Бородин, Сакулин и др. Среди воздержавшихся Лазарев⁴⁵⁴⁵, Виноградов. После голосования Павлов и Левинсон-Лессинг поднялись и демонстративно покинули собрание.

Отчёт Левина

Прежде всего о самой обстановке Общего собрания Академии наук. Чувствовалось что-то напряжённое. Доклады Ферсмана и Ольденбурга по первым двум вопросам повестки (о материальной стороне дела Академии и издательской) проходили мимо внимания собравшихся. Пришли не из-за этих вопросов и не в них интерес… Особая напряжённость создалась, когда перешли к обсуждению последнего пункта. Первым взял слово академик И.П. Павлов. Всё собрание насторожилось, все понимали, что это выступление принесёт что-то необычайное. Прежде всего он поразился, к чему Президиуму и “товарищу непременному секретарю” потребовалось кроме констатирования самого факта (забаллотировки трёх кандидатов) заняться анализом причин, приведших к такому результату, причём анализом в высшей степени поверхностным, лёгким. Разрешите же и мне встать на этот путь, сказал Павлов, и дать более глубокий анализ и постараться вскрыть социальную сторону этого дела. Прежде всего он констатировал, что “выборы происходили на этот раз в совершенно исключительной обстановке по трём причинам: массовость кандидатов, чрезвычайная краткость срока и, главным образом, то, что часть кандидатов были кандидаты правительственных организаций”. Мне могут сказать, что, позвольте, это же кандидаты, выставленные общественностью, но я должен сказать, что в наших условиях общественность – это правительство, так как другую общественность, независимую общественность, принято называть контрреволюцией. Кроме того, было ещё одно обстоятельство, влиявшее на общую обстановку выборов, это то, что тут присутствовали агенты правительства (в зале чувствуется некоторое смущение от сказанных слов, и Павлов считает нужным пояснить свои слова), ну да, агенты правительства, так как как же их иначе назвать, когда никому они из нас как научные величины не известны, их учёный ценз никому не известен, так что, конечно, это агенты правительства. И вот, несмотря на то что имела место такая исключительная обстановка (когда академики, с одной стороны, были связаны свободой своей совести, а с другой – присутствием агентов правительства), несмотря на это, всё же выборы прошли более или менее нормально и тот факт, что три кандидатуры не получили 2/3, является тоже явлением вполне нормальным, не представляющим ничего необычайного, исключительного, чрезвычайного.

И.П. Павлов считает необычайным поведение Президиума, вынесшего это постановление. Дальше, анализируя, Павлов говорит: “Но, так как правительство у нас твёрдое (и это хорошо!), то оно умеет достигать своей цели, и вот в результате этот вопрос опять поставлен перед нами”.

«У академиков может быть к этому постановлению три отношения: первое – это рабское, лакейское “чего изволите”, второе – “благоразумное”, так называемое оппортунистическое. Это такое положение, положение чисто психологического порядка, когда борются два начала. С одной стороны, соображение чисто научного характера, что кандидатуры не подходят, а с другой – соображение, связанное с тем, что де-мол разладятся отношения с правительством, а тут, мол, у Академии большие материальные нужды, о которых вам говорил в своём докладе Александр Евгеньевич Ферсман и что, мол, лучше сделать “им” уступку и выбрать этих трёх кандидатов. И, наконец, последнее, третье – отношение чистого учёного, ни с кем и ни с чем не считающегося».

Возвращаясь к исключительности обстановки, в которой протекали выборы, Павлов говорит, что на академиков влияло и то, что помимо давления печати, которая очень в это дело впуталась и оказывала сильное влияние, имели место и разные слухи о круговой поруке (о том, что если кого-нибудь из выставленных кандидатов забаллотируют, то все должны будут снять свои кандидатуры), и нам угрожали применением 22-й статьи – всё это действовало. И здесь хотят дело свести к тому, что, мол, гуманитарное отделение в свое время голосовало почти единогласно и что, значит, чёрные шары положили представители точных наук, а что, де-мол, если на Общем собрании некоторые гуманитары изменили своё мнение, что это якобы рисует их как недостаточно солидных людей⁴⁶⁴⁶.

“Ну, тут я могу сказать следующее, что до сих пор нам приходилось выбирать 1–2, а здесь пришлось выбирать чуть ли не 40 человек”. Обычно, когда мне приходится о своих коллегах, о людях той же специальности, что и я, с работами которых я достаточно знаком, писать то, что я уже помню: некролог, скажем, или биографию, то в этом случае я всё же обкладываю себя большим количеством литературы специальной, вновь знакомлюсь с ней, а здесь, представьте себе, срок самый жёсткий дан, кандидатов больше 200, из них многие совершенно не известны, так что, конечно, при таких обстоятельствах и получилась та картина, что на отделении эти кандидаты могли пройти единогласно, в Общем собрании, по мере ознакомления за истекшие несколько недель, мнения могли измениться, шансы кандидатов меняться и т.д. И, наконец, ещё одно, не последнее, по мнению Павлова, обстоятельство – это СОВЕСТЬ. “Это опасение, что сделаешь против совести, так она потом тебя заест. Сделать плохое легко, но потом покоя не найдёшь”, и Павлов заканчивает своё выступление протестом против вынесенного постановления Общего собрания.

ЛЕВИНСОН-ЛЕССИНГ всё дело сводит на почву чисто юридическую (см. у Лерского).

Академик БОРОДИН начал с того, что к нему вчера обратился корреспондент “Известий ЦИК” с вопросом о его отношении к той “неувязке”, о которой говорит постановление Президиума. «Я не счёл себя вправе отвертеться молчанием, и я ему так прямо и сказал, что никакой “неувязки” я здесь не вижу, ничего необычайного не произошло и ничто меня здесь не поразило, но что я больше всего был поражён столь быстрым протес-том Президиума, чем вполне законным решением Общего собрания. Я считаю столь поспешное, недостаточно обдуманное решение Президиума неправильным. Я думаю, что само правительство будет находиться в крайнем затруднении благодаря этому постановлению, ведь оно же только что само утвердило устав, а теперь сама Академия требует его изменения. Я не знаю, почему у Президиума получилась такая реакция, но считаю, что наш Президиум слишком впечатлителен.

Академик ПРЯНИШНИКОВ⁴⁷⁴⁷ задаёт вопрос Президиуму, что он не совсем понимает, как же, собственно, ставится вопрос. Из прений он вынес три момента: первое – не утверждать постановление Президиума и оставить всё в фактическом состоянии, второе – изменить устав академии в сторону дальнейшего признания права избрания не 2/3, а простым большинством, и таким путём можно было бы считать эти три кандидатуры прошедшими (в зале движение) и, наконец, третье – право выборов предоставить не Общему собранию, а отделению, как наиболее компетентному органу.

ОЛЬДЕНБУРГ объясняет, что вопрос не ставится так, как говорит академик Прянишников, а ставится так, как говорит об этом постановление Президиума.

Из других выступавших следует быть отмеченным выступление академика Платонова. Несмотря на то, что все “прелести” академика Платонова достаточно известны, но всё же он оказался единственным (ещё, пожалуй, и академик Успенский, ставивший вопрос о предоставлении права избрания отделению), противопоставившим свою точку зрения как точку зрения выразителя Отделения гуманитарных наук точке зрения Павлова. Выступление академика Платонова восстановило нарушенное Павловым равновесие. Он заявил, что факт провала этих кандидатов, прошедших почти единогласно, конечно, необычен. Что он смеет думать, что Отделение гуманитарных наук стоит на непоколебленных позициях и сейчас и что он объясняет выступление академика Павлова тем, что последний в связи с своей продолжительной болезнью не мог присутствовать и лично участвовать во всей той большой работе, которую проделали и каждый в отдельности, и отделения, и Общее собрание в целом, а принуждён был питаться слухами и разговорами, благодаря чему выступление академика Павлова носило характер выступления постороннего человека.

Платонов от имени отделения (он заявил, что он смеет рассчитывать, что он разделяет общую точку зрения своих коллег) заявляет о том, что он с полным сознанием и ответственностью поставил свою подпись под постановлением президиума.

Все выступления мною не записаны (см. у Лерского). Дальше голосование. Здесь мне хочется обратить внимание только на вновь избранного Сакулина⁴⁸⁴⁸. Иначе характеризовать его поведение как поведение мерзкое⁴⁹⁴⁹ нельзя. Сидит с гуманитарами. Такие зубры, как Карский⁵⁰⁵⁰, Платонов голосуют “за”. Сакулин не голосует. Когда же Ольденбург начал подсчитывать голоса “против” и дошёл до Сакулина, то последний сидел с поднятой “против” рукой. Тут даже Ольденбург не выдержал и во всеуслышание спросил Сакулина: “И вы против?”. Рука остаётся поднятой. “И Вы голосуете против?”, вторично спрашивает Ольденбург. Все взоры обращаются в сторону Сакулина и Ольденбурга, и Сакулин блудливо тянет руку к голове и чешет в голове и озирается по сторонам как побитая собака.

После оглашения итогов голосования Павлов (а за ним петушком-петушком и Левинсон-Лессинг) поднялся и демонстративно покинул собрание.

Академик Тарле⁵¹⁵¹ тоже вёл себя за это время достаточно блудливо, и, хотя он и голосовал “за”, но всё же он следует быть замеченным (см. Лерского относительно беседы с ним).

[15, л. 359–367. Машинопись с рукописной правкой]

Упомянутая в конце отчёта беседа журналиста Лерского с историком-новистом Тарле в изложении интервьюера носила следующий характер:

Академик Тарле категорически отказался беседовать для печати о результатах выборов, несмотря на то что его подпись стоит в числе других под заявлением Президиума. На моё предложение ограничиться сообщением, что, кроме опубликованного в постановлении Президиума академии, в дополнение ему нечего сообщить, академик Тарле отказался дать разрешение и на такую формулировку. Когда же я поставил вопрос о том, чтобы напечатать о самом отказе беседовать на эту тему, академик Тарле и этому категорически воспротивился. Указания на то, что другие академики дали свои заявления в печать, не помогло. Академик Тарле просил всячески замять его отказ в даче беседы и просил передать в редакции, что его не было в городе.

[16, л. 373. Машинопись с рукописной правкой]

К 1930 г. Академия наук пережила практически полную советизацию. Была изменена система выборов, и сами выборы и вся деятельность АН СССР были поставлены под жёсткий контроль государства. Из научной жизни (а часто не только из научной) изгонялись все нелояльные или подпадавшие под подозрения в нелояльности. Полностью сменилась риторика первых лиц советской науки. Характерны в этом отношении короткие тексты, сохранившиеся в фонде журналиста С.М. Шпицера (1885–?) и обозначенные в материалах Российского государственного архива литературы и искусства как “Мнение Вавилова Николая Ивановича и Луначарского Анатолия Васильевича о выборе академиков”. Показательны не только их чеканные фразы об “армии научных работников”, которые устраивают “жизнь на новых социалистических началах”. Показательно и то, что среди приоритетных кандидатов на избрание в феврале 1930 г. ботаник Н.И. Вавилов⁵²⁵² называет, например, революционера Н.А. Морозова⁵³⁵³, “исследования” которого легли в основу ряда трудов современных горе-историков от математики и негативно оценивались уже многими современниками⁵⁴⁵⁴. С другой стороны, слова А.В. Луначарского об Академии наук звучат в настоящий момент почти пророчески: “Ей необходимо решительно и чётко найти не только своё совершенно определённое лицо, но определённые, разумеется, пути, по которым авторитет и слава старой академии были бы переключены на рельсы новой жизни”.

Записка Н.И. Вавилова о выборах академиков от 19 января 1930 г.

Академия наук не остров среди огромного океана, а неразрывное целое со страной, устраивающей жизнь на новых социалистических началах. Академия наук должна идти в ногу со страной, которая заново строит жизнь. Академия не должна плестись в хвосте жизни, но должна занимать передовые позиции в армии исследователей, в армии научных работников, которые ныне призваны к делу строительства социалистической страны.

Мы считаем бесспорными кандидатуры следующих научных деятелей, работы которых первостепенного значения известны нам, и в то же время авторы которых известны своей большой общественной работой: Анатолия Васильевича Луначарского, Николая Михайловича Книповича⁵⁵⁵⁵, Николая Александровича Морозова, Бориса Александровича Келлера⁵⁶⁵⁶ и В.П. Волгина⁵⁷⁵⁷.

Академик Н.И. Вавилов (подпись)

[17, л. 1. Автограф, машинопись с правкой; подпись от руки]

Записка А.В. Луначарского о выборах академиков (не позднее 25 января 1930 г.)

Нелегко высказаться о выборах в Академию наук СССР, в данный момент легче всей коллегии произвести сами выборы, чем иметь решимость одному высказать по делу мнение, которое могло бы в какой-либо степени отвечать потребностям, настроению и интересам общественности. Сейчас вопрос не о старой академии, а о новой, во всяком случае, обновлённой. И ей необходимо решительно и чётко найти не только своё совершенно определённое лицо, но определённые, разумеется, пути, по которым авторитет и слава старой академии были бы переключены на рельсы новой жизни. Теперешние выборы должны учесть этот этап – чрезвычайно ответственный для науки, для общественности, а, главное, для происходящей уже с величайшим напряжением работы <…>⁵⁸⁵⁸.

А.В. Луначарский (подпись)

[17, л. 2–4].

Показателен диалог по вопросам об отношениях академии наук (как таковой, не только АН СССР) и государства, о задачах академической науки, развернувшийся между академиком-учёным В.И. Вернадским и академиком-администратором А.В. Луначарским вскоре после того, как в феврале 1930 г. Вернадский представил записку в Организационную комиссию АН СССР о подготовке нового Устава Академии наук СССР.

В.И. Вернадский констатировал: “Правильно образованная академия наук должна во всяком государстве <…> занимать особое место по сравнению с другими государственными учреждениями. Она, во-первых, составляет неизбежную часть того мирового научного интернационала, свободно открытого для всех научно мыслящих людей, который медленно, но неуклонно вырабатывался в ХХ веке. <…> Наряду с таким особым положением Академии наук самый характер научной работы <…> требует особых условий, без соблюдения которых Академия наук не даст того, что она способна дать” [18, л. 1]. По мнению учёного, “государственная власть, если она, считаясь с обстоятельствами, хочет создать – или сохранить – Академию наук не по имени только, но и по существу – ограничена по отношению к ней законодательством, независимым от неё условием существования Академии наук. <…> социалистическая власть Союза вынуждена в данный момент иметь в среде Союза мощный центр научной работы типа Академии – то и она не имеет развязанных свободных рук в решении вопроса об её устройстве” [18, л. 1]. Сообразно с этим в основу работы Академии наук должны были быть положены три базовых принципа: автономия научно-исследовательской работы, мощная исследовательская организация и равное с другими положение в мировой научной организации [18, л. 2]. По мысли Вернадского, хотя в то время предпосылок для возникновения этих идеальных условий ещё нет, формирование именно такой среды в будущем является неизбежным [18, л. 2].

Совершенно иначе смотрел на место и роль академии наук в структуре государства избранный в академики за несколько недель до составления записки В.И. Вернадского А.В. Луначарский. В его архивном фонде сохранился черновик ответа на записку, составленный в формате “коллективного письма” [19, л. 1–15]. В нём говорилось: “Познакомившись ближе с запиской и подробнее разобравшись с ней, мы считаем своим долгом самым решительным образом отмежеваться от тех принципов, которые положены в её основу” [19, л. 2]. В частности, возражения вызывал тезис Вернадского о принадлежности АН СССР “интернационалу науки”. В ответе вместо этого утверждалось: “Мы же констатируем, что такого интернационала вообще не существует, а если бы он и существовал, то надо было бы ещё определить его подлинную физиономию.

Мы констатируем, что Академия наук принадлежит прежде всего <…> именно к системе СССР, а, стало быть, и к тому международному движению, в котором наша страна занимает своё определённое место” [19, л. 3–4]. Так бывший нарком просвещения академик Луначарский обозначил место АН СССР: не в глобальной научной семье, а в обособленном мирке политически себе подобных, то есть в изоляции.

Столь же полярными были и подходы двух академиков к проблеме отношения свободы науки как института и государства: “Если же Вернадский, не отрицая принадлежность АН к мнимому интернационалу учёных, делает вывод, что советское государство не вольно политически определять характер структуры и деятельности АН, то мы, наоборот, полагаем, что и в структуре, и в деятельности своей АН должна целиком определяться потребностями важного строительства, происходящего в СССР под руководством советской власти. Из своего неправильного представления Вернадский делает вывод о необходимости автономии АН по отношению к нашей государственности и общественности.

Это положение, с нашей точки зрения, является политически чудовищным, и мы недоумеваем, как может он, Вернадский, не понимать, что, поставив себя вне рамок советской государственности и общественности, АН <подписывает> себе смертный приговор” [19, л. 4–6].

Не соглашался А.В. Луначарский и с тезисом В.И. Вернадского о необходимости поддержания “тесных связей с зарубежным миром, который <…> стал, очевидно, враждебен нашему государству” [19, л. 6].

Так постепенно посредством изменения структуры Академии наук, её кадрового состава и степени её самостоятельности в решении как научных, так и управленческих вопросов государство меняло сам модус институционального измерения академической науки, встраивая её в укреплявшуюся машину тоталитарной власти. Стремительные изменения в положении АН СССР в структуре советского государства потребовали принятия нового устава, который был введён в действие 3 мая 1930 г. Академия наук сохранила статус высшего научного учреждения страны, но была переведена в подчинение Комитета по заведыванию учёными и учебными учреждениями СССР (§ 1). Была изменена цель научной деятельности Академии наук, в основу которой должно было быть положено марксистское учение, задачи, сводившиеся в главном к участию в социалистическом строительстве, соответственно, иные характеристики стали приоритетными и при определении кандидатов на замещение вакантных должностей академиков. С другой стороны, расширялись и прямые обязанности АН СССР, к которым добавилась координация работы с другими научно-исследовательскими учреждениями, работа с молодыми учёными в созданной в 1930 г. аспирантуре АН СССР, был расширен круг участников Общего собрания Академии наук, куда вошли не только действительные члены, но и члены-корреспонденты и руководители научных учреждений, не являвшиеся членами академии. Академия сохранила структуру из двух отделений – математических и естественных наук и общественных наук, которые, в свою очередь, делились на группы (в настоящий момент – секции), которые дробились далее на кафедры [7, с. 147–151]. На персональном уровне полное подчинение АН СССР государственной власти в скором времени откликнулось репрессиями против многих крупных учёных и рядовых сотрудников академических институтов, на системном уровне – разрушением науки как сложной многокомпонентной структуры, одни составляющие которой искусственно раздувались, а другие, наоборот, подавлялись.

Дальнейшая история в большой мере подтвердила верность взглядов В.И. Вернадского на место Академии наук СССР: уже к середине ХХ в. АН СССР стала мощнейшим исследовательским центром, руководившим научной сферой в стране. Академия наук в сравнении с другими творческими или профессиональными организациями обладала определённой автономией, а некоторые академики позволяли себе открыто спорить с властями по наиболее актуальным вопросам повестки дня. Несмотря на жёсткий контроль со стороны властей за внешними контактами, АН СССР вела активное международное сотрудничество, играя заметную роль в международной научной жизни. Эти вопросы в числе прочих ждут своего разрешения и в настоящий момент.