Вестник РАН, 2023, T. 93, № 3, стр. 214-227

ТРАКТОВКИ ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ

Хотя термин “социальный дисбаланс”, ёмкий и динамичный по коннотации, уже широко вошёл в научный оборот, его значение пока не устоялось. Российские авторы толкуют это словосочетание по-разному. Например, как несинхронность и разновекторность, или рассогласованность трендов социального развития общества [3, c. 39]. Либо как некоторое состояние общества, совокупность внутренних и внешних противоречий которого не даёт ему развиваться стабильным, предсказуемым образом [4, с. 1]. Или как “достигшие критических масштабов… диспропорции в структуре, тенденциях развития, интересах, отношениях, механизмах взаимодействия, качественных характеристиках… системы на разных её иерархических уровнях” [5, c. 7].

Опираясь на подобные трактовки, социальный дисбаланс можно определить как социальную динамику, отклоняющуюся в негативную сторону от нормальной или нормативной траектории и характеризующуюся явным недостатком или отсутствием связанности и стройности, несовпадением векторов, подчас разнонаправленностью развития отдельных сфер и других слагаемых общества. Этот термин можно интерпретировать и в качестве социального состояния, вызванного подобной динамикой – как серьёзные асимметрии и несоответствия между отдельными элементами структуры общества и в целом неравновесие, дисгармония и дезинтеграция социума. А это чревато накоплением в социуме конфликтного потенциала, “генерированием сейсмической энергии, выброс которой неизбежно… произойдёт” [6, p. 30].

При оценке влияния тех или иных факторов на миграцию широко применяются данные об аккумулированной численности международных мигрантов на определённую дату, обычно на конец года. В соответствии с рекомендациями ООН 1998 г. по ведению статистики международной миграции населения международными мигрантами считаются лица, сменившие страну обычного проживания¹¹. А в статистической практике ООН к ним обычно относят лиц, родившихся за пределами страны проживания²². Накопленная за относительно продолжительный период массовая численность мигрантов из одной страны, проживающих в другой, может указывать не только на устойчивые связи между этими государствами, но и на долговременные разрывы в их социальном развитии и положении или на структурные, возможно, хронические, дисбалансы.

Однако более чутким индикатором изменений в условиях жизни в разных странах служат объёмы и динамика миграционных потоков, демонстрирующих быстроту, хотя и нередко кратковременность реагирования на текущие сдвиги в процессах расслоения в государствах, в том числе на возникновение новых очагов нестабильности и дифференциации. Согласно Руководству ООН 2017 г. по статистике миграции, миграционные потоки определяются как совокупность мигрантов, въезжающих в определённую страну или выезжающих из неё (то есть как число людей, меняющих страну обычного проживания) в течение определённого периода, обычно года [7, p. 10]. ООН ведёт на постоянной основе сводную статистику численности (“накопленных запасов”) международных мигрантов, проживающих за пределами стран происхождения, которая охватывает практически все страны. Однако официальные общемировые данные по людским потокам пока отсутствуют. Подобная информация собирается преимущественно по странам глобального Севера (ОЭСР, Евростат и ООН), в том числе России (Росстат), либо по отдельным потокам, в частности, вынужденным (УВКБ ООН, Центр мониторинга внутреннего перемещения).

Учитывая недостаток надёжной сопоставимой статистики мировых миграционных потоков³³, об их масштабах и динамике также можно судить по аналоговым (прокси) показателям нетто-миграции и сдвигов в численности мигрантов в целом и их отдельных групп. Подобные “непрямые”, скорее косвенные, индикаторы потоков фактически результируют входящие и исходящие, в том числе возвратные, потоки и отражают изменения в статусе конкретных когорт приезжих.

МЕХАНИЗМЫ ВЛИЯНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ДИСБАЛАНСОВ НА МИГРАЦИЮ

Миграционная теория объясняет передвижения населения разными причинами. Так, положение неоклассического учения об обусловленности сбалансированного роста эффективным использованием факторов производства предполагает, что перемещения рабочей силы определяются территориальной дифференциацией цен на неё (М. Тодаро, Дж. Харрис, Дж. Тэйлор и др.) [10]. В структуралистской концепции зависимого развития миграция служит отражением отсталости и неравного положения в мире его менее развитой части (А. Франк, П. Баран). Рассматриваемое с такой позиции “голосование ногами” предстаёт как ответная реакция населения на несправедливость современного мироустройства [4, с. 8]. Но, пожалуй, основополагающей в этой области стала предложенная американским социологом-функционалистом Е. Ли теория факторов выталкивания и притяжения, в основе действия которых, по сути, лежат те или иные территориальные различия, под влиянием информации о которых индивид принимает решение о миграции.

Дальнейшее развитие миграционной теории, в том числе в трудах таких известных исследователей, как Дж. Борхас, Х. де Хаас, Д. Мэсси, Р. Скелдон и др., способствовало утверждению в качестве её мейнстрима представлений о том, что ключевыми детерминантами и движущими силами массовых передвижений населения служат многоплановые различия в экономическом, социальном, политическом развитии и положении государств и их групп. Миграция видится “могущественным символом неравенства между странами” [11, p. 1] и следствием последнего.

Хотя упомянутые теории не дают универсального объяснения всего многообразия людских передвижений, объединяющее в методологическом плане эти теории ви́дение разного рода дисбалансов в качестве главных причин миграции побуждает рассмотреть этот вид мобильности в оптике различий и деформаций. “Международная миграция служит мощным выражением желания людей улучшить жизненные условия в мире большого неравенства… поиск лучшей доли стоит почти за любой конкретной миграционной историей” [12, р. 129], будь то стремление получить престижное образование, хорошо оплачиваемую работу и возможности полноценной профессиональной реализации, воссоединиться с семьёй, обеспечить достойное будущее детям, покинуть зоны конфликтов и природных катастроф и т.п. С позиции подобного подхода, миграции практически всегда происходят под влиянием тех или иных дисбалансов. И это в целом определяет магистральную направленность движения населения из бедных, неблагополучных и нестабильных регионов в более богатые, благополучные и стабильные.

Ключевую роль в многолетних устойчивых передвижениях населения играют структурные многомерные разрывы в уровне и качестве жизни (материальный достаток, состояние систем здравоохранения, образования, социального обеспечения и др.) в разных частях планеты. Особенно заметно влияние дифференциации доходов⁴⁴. Причём оно сказывается не только на реальных, физических перемещениях людей, но и на виртуальных – на телемиграции. Показательно, что, хотя из стран со средним уровнем душевого валового национального дохода (ВНД), согласно классификации и терминологии Всемирного банка, происходит основная часть международных мигрантов в мире (63% в 2020 г.), данный показатель заметно меньше доли этих государств в населении планеты (75% в 2020 г.). А коэффициент эмиграции⁵⁵ из стран средней группы (2.9% в 2020 г.) ниже, чем аналогичный показатель стран с низким уровнем дохода (5.2%)⁶⁶. Закономерно, что именно бедные страны, которые по душевому ВНД уступают остальной части мира, а значит, отстают социально-экономически от стран назначения, наиболее подвержены оттоку населения.

Направленность большинства людских передвижений из менее развитых ареалов в более развитые вызывает ассоциации с перемещением вещества между сообщающимися сосудами. Однако механизмы влияния дисбалансов на миграцию гораздо сложнее действия законов “социальной физики”. В силу разнообразия и многомерности дисбалансов и миграций, каналов взаимодействия между ними, многоплановости и противоречивости эффектов указанных процессов взаимосвязь между последними нелинейна и неоднозначна⁷⁷.^. Интенсивность перемещений между конкретными странами зачастую не соответствует диапазону социально-экономических различий между ними. Так, повышенный (по сравнению со странами средней группы) показатель эмиграции из государств с высоким уровнем дохода (4.1%), ориентированной преимущественно на других участников этого клуба, может объясняться не только разницей в их душевом ВНД. Сказываются разнообразие профессиональных и иных социальных возможностей и перспектив, особенно значимых для образованных слоёв, а также влияние ряда других социальных условий, на которые накладывается действие иных факторов миграции и более крупных общественных процессов.

Согласно структуралистской теории мировых систем (И. Валлерстайн) и теории миграционного перехода (В. Зелинский), интенсификация миграции сопряжена с втягиванием в орбиту глобализации стран периферии, модернизацией их обществ и разрушением традиционных структур. Эти положения соответствуют результатам ряда исследований, в соответствии с которыми наиболее высокие показатели миграционной активности демонстрируют не жители самых бедных стран, лишённые необходимых финансовых, социальных и информационных ресурсов для смены страны проживания, а население государств со средним уровнем дохода, переживающих рывок в развитии [16] и сопряжённый с этим рост доходов и уровня образования, что расширяет возможности и усиливает мотивацию переезда. Однако миграционная активность населения стран средней группы заметно снижается, когда душевые доходы последних приближаются к верхним значениям, пограничным со странами с высоким уровнем дохода [17].

Существование подобных миграционных впадин и горбов говорит о сложности и нюансированности связи между миграцией и ножницами в доходах. В то же время на уровне отдельных стран, относящихся к одной и той же группе по уровню доходов, а также субрегионов показатели эмиграции существенно варьируются.

Действительно, в 2020 г. коэффициенты эмиграции из Центрального, Восточного и Западного ареалов Африки, многие страны которых относятся, согласно классификации ООН, к числу беднейших, наименее развитых, были весьма низки (всего 2.4–2.6%). При этом данный показатель достигал достаточно высоких отметок в ряде государств беднейшей группы, в том числе Сомали (11.3%), ЦАР (14.5%), Эритрее (18.5%) и Южном Судане (18.7%). Заметен разброс этого индикатора и между территориями Латинской Америки с доходами выше среднего, в частности, между пространствами Южной Америки (3.9%), Мексики и Центральной Америки (8.3%) и небольших островных государств Карибского бассейна (17.3%), включая Монсеррат (83.1%)⁸⁸. Последние традиционно отличаются повышенными миграционными показателями в силу территориального фактора.

Подобная дифференциация коэффициентов эмиграции носит повсеместный характер, проявляясь во всех частях планеты и рассматриваемых группах стран. Это касается и государств с высоким душевым ВНД, где веер значений эмиграционного показателя раскрывается от близких к нулевым в Омане (0.5%), Саудовской Аравии и США (0.9) до весьма высоких в Португалии и Румынии (17%), а также Хорватии (20%)⁹⁹. При общей направленности миграции в экономически более развитые и благополучные страны зависимость её интенсивности от уровня дохода отдающей страны носит характер “мягкой” закономерности, которую уточняет и корректирует действие ряда тенденций. Более того, гораздо сильнее, чем межстрановые диспропорции в доходах, на миграцию могут влиять различия в уровне развития демократии, качестве государственного управления и функционировании институтов, в том числе в сфере социального обеспечения и на рынке труда, состоянии законности, соблюдении прав человека и гражданских свобод [12, 18, 19], а также в ценностных системах. Например, отечественные исследователи С.В. Рязанцев и А.Д. Брагин объясняют случаи увеличения эмиграции из России в ряд стран, происходившие в периоды экономического роста на протяжении нулевых и десятых годов, несовершенством национальной политической системы [20].

Ещё больший эффект могут вызывать территориальные дисбалансы в безопасности жизни, которые можно оценивать по таким параметрам, как отсутствие/наличие, экстремальность/латентность, масштабность/локальность и т.п. социальных, в том числе военных, конфликтов, насилия и преступности, неблагоприятных природных явлений, рассматриваемых как отклонение от нормального или нормативного состояния общества. Подобные расхождения задают координаты вынужденной миграции, в генерировании которой, в отличие от миграции, считающейся добровольной (трудовой, учебной семейной), присутствует элемент принуждения, в том числе угроза жизни, здоровью и свободе в результате политических преследований и конфликтов, а также природных или техногенных катаклизмов.

Поскольку низкому уровню социально-экономического развития традиционно сопутствуют хрупкость демократии, нарушения прав человека, политическая нестабильность, войны и др., распространена точка зрения, что широкомасштабная вынужденная миграция происходит главным образом из ограниченного круга стран с низким уровнем дохода, находящихся в состоянии затяжных гражданских войн. Пример тому – такие крупнейшие доноры беженцев, входящие в первую десятку мира по численности последних, как Афганистан (2.7 млн граждан которого, согласно данным УВКБ ООН, в конце 2021 г. проживали за границей в качестве беженцев), Южный Судан (2.4 млн), Демократическая Республика Конго (908 тыс.), Судан (825 тыс.), Сомали (777 тыс.), ЦАР (737 тыс.), Эритрея (512 тыс.) [21]. Однако возникновение конфликтов и вызванных ими миграционных кризисов в Сирии (6.8 млн беженцев), Венесуэле (4.6 млн), Мьянме (1.2 млн), Ираке в начале нулевых годов и на Украине с 2014 г. говорит о том, что в условиях нарастания нестабильности в мире социальные потрясения и массовый вынужденный исход населения перестали быть атрибутами лишь бедных стран [22, р. 102].

Хотя факторы выталкивания и притяжения населения, сопряжённые с мировой демографической асимметрией, относятся к числу важнейших причин миграции [10], подобный перекос влияет на миграцию не столько сам по себе, сколько косвенно, через его проявления в глобальных контрастах ситуации на рынке труда и в сфере социальных услуг, в давлении молодёжи на рынок труда в развивающихся регионах и бремени содержания пожилого населения в развитых. При этом “влияние демографических тенденций на миграцию двойственное: страны с самым быстрым ростом или наибольшей плотностью населения не демонстрируют повышенной склонности последнего к миграции” [23].

При взаимоналожении разных дисбалансов, в том числе латентных диспаритетов, могут превалировать такие различия, которые предполагают переезд в ареалы с более низким уровнем социально-экономического развития, в частности с глобального Севера на Юг. Подобные передвижения, считающиеся добровольными, совершают “цифровые номады”, привлекаемые территориями с благоприятной экосистемой для дистанционной работы на заказчиков из третьих стран и близостью таких территорий к основным клиентским странам; пенсионеры, притягиваемые более благоприятными климатическими условиями и более низкой стоимостью жизни; репатрианты, психологически привязанные к родному месту, и т.п.

Даже в случае вынужденной миграции, когда, казалось бы, чем резче и разрушительнее социальные и природные катастрофы, чем сильнее нарушения прав и свобод населения, чем разительнее контраст между опасностью и безопасностью, тем шире и интенсивнее должны быть перемещения на самые безопасные территории, – зачастую такие передвижения в развивающемся мире происходят между соседними или близко расположенными странами, имеющими более (но не полностью) безопасные условия. В 2021 г. 72% беженцев и приравненных к ним категорий мигрантов проживали в находящихся рядом с кризисными регионами странах. Основную нагрузку от притока вынужденных мигрантов, прежде всего беженцев, несут государства глобального Юга: в конце 2021 г. в странах с низким и средним уровнем дохода проживало 83% людей, перемещённых через границы (в том числе в наименее развитых странах – 27%): в Турции (3.8 млн), Колумбии (1.8 млн, включая венесуэльцев, перемещённых за границу), Пакистане (1.5 млн), Уганде (1.5 млн) [21, р. 2].

Кроме того, социальные дисбалансы не всегда приводят к накоплению миграционного потенциала и тем более к миграции. Выявлено, что различия в степени неравенства внутри стран сами по себе не оказывают принципиального влияния на потоки между ними [24]. Однако и межстрановым разрывам в доходах, и различиям в безопасности жизни нередко сопутствует иммобильность, в том числе вынужденная, больших групп населения, сопряжённая с миграционными рестрикциями, вводимыми государствами исхода и назначения¹⁰¹⁰. Имеет значение и отсутствие у людей логистических и финансовых возможностей для переезда в критических условиях, а также нежелание покинуть опасные территории, что чревато попаданием таких групп, в первую очередь самых обездоленных, в капканы войн и природных бедствий¹¹¹¹. То есть характер и интенсивность влияния дисбалансов на миграцию в немалой мере зависят от конкретного контекста, подчас конкретных ситуаций, сказывающихся на готовности людей к переездам и возможности их осуществления.

Хотя зависимость миграции от дисбалансов очевидна и закономерна и основные маршруты движения населения пролегают из бедных, неблагополучных и нестабильных регионов в более богатые, благополучные и стабильные, эта связь нелинейна, имеет специфические проявления и отклонения. Наличие и характер подобного сопряжения зависят от типов и конкретных проекций дисбалансов и миграций. Сказывается и сложность механизма миграционного влияния дисбалансов, включающего немалое количество опосредующих звеньев, его встроенность в архитектуру ключевых тенденций и других процессов общественного развития, воздействие на него конкретных сопутствующих факторов.

ИНТЕНСИВНОСТЬ МИГРАЦИОННЫХ ПОТОКОВ: ПЕРЕМЕНЧИВАЯ ДИНАМИКА

ООН фиксирует заметный и непрерывный прирост накопленной численности международных мигрантов в нынешнем столетии: среднегодовые темпы составляли 2% в 2000–2005 гг., 2.9 в 2005–2010 гг., 2.3 в 2010–2015 гг. и 2.5% в 2015–2020 гг. [14]. В то же время вариация значений этого показателя не позволяет выявить долгосрочный тренд в динамике потоков. Последняя, скорее, носит колебательный характер, отражая общую экономическую, политическую и экологическую нестабильность в мире.

Подобные волны людских передвижений чётко прослеживаются ОЭСР в постоянной иммиграции в страны этой организации. В начале XXI в. отмечалось расширение направленных туда потоков в условиях экономического подъёма, высокого спроса на иностранный труд и экспансивной миграционной политики. Эта политика была ориентирована на привлечение дефицитных категорий постоянных и временных работников, в особенности высококвалифицированных специалистов в сферах цифровых, биомедицинских, зелёных и т.п. технологий, а также студентов и допускала въезд воссоединяющихся и сопровождающих членов семей и других иностранцев по гуманитарным основаниям. Однако расширение потоков сменилось их сужением, вызванным глобальной рецессией 2008–2009 гг.: их объём сжался в 2011 г. на 15% по сравнению с уровнем 2007 г. Напротив, за 2012–2016 гг. постоянная миграция в страны ОЭСР испытала существенный рост – на 35%, главной причиной которого стали войны и конфликты в Северной Африке, на Ближнем и Среднем Востоке, породившие поток беженцев оттуда в Европу. А в период коронакризиса 2020 г. приток постоянных мигрантов вновь заметно, на 25%, ослаб по сравнению с 2019 г. В 2021 г. он, напротив, после снятия жестких противоэпидемических и иных ограничений вырос на 22%, но не достиг доковидного уровня (рис. 1).

Рис. 1.

Потоки постоянных мигрантов в страны ОЭСР, 2006–2021 гг., млн

*Отсутствуют данные за 2006 г. с разбивкой по категориям мигрантов.

Составлено по [26, р. 21; 27, р. 16].

Для расчёта показателей мировых миграционных потоков широко используются экспертные методы. В частности, так называемые синтетические оценки двусторонних потоков между парами стран базируются на данных о миграционных коридорах – взаимной численности мигрантов, проживающих на определённый момент в выбранных парах стран и происходящих из этих же стран (количество приезжих из первой страны во второй и наоборот, то есть друг у друга)¹²¹².

Примером комплексного использования разных экспертных методик для вычисления объёмов современных мировых потоков и варьирования результатов таких расчётов в зависимости от их алгоритмов служат исследования, проведённые зарубежными демографами Г. Абелом и Дж. Кохэном. По разным оценкам этих учёных, за 2015–2020 гг. поменяли страну проживания от 35 до 95 млн человек, что вполне согласуется с данными ООН об изменении численности международных мигрантов за указанный период.

Подобная интенсивность людских передвижений вполне соответствует масштабности мировых социальных дисбалансов [2], среди которых особенно резки контрасты имущественной поляризации жителей планеты. Так, в 2021 г. на низшую, малоимущую половину человечества приходилось лишь 2% глобального богатства, тогда как на высшие, самые состоятельные 10% населения планеты – 76% всего мирового имущества, на 1% – 38%, на 0.1% – 11% [29, р. 3, 27].

Кроме того, оценки динамики перемещений, предложенные Г. Абелом и Дж. Кохэном, отчасти перекликаются с данными ООН о темпах роста численности мигрантов. В 2000–2010 гг. абсолютные и относительные величины глобальных потоков за пятилетние периоды существенно выросли, в том числе и в период глобальной рецессии, когда на фоне сужения потоков в страны Севера наблюдался рост возвратных потоков оттуда и их переориентация на другие регионы. Однако в 2010–2020 гг. в оценках этих исследователей обнаружилась некоторая разновекторность изменений в динамике потоков, которая представляется весьма символичным проявлением и трансляцией неоднозначности и неравномерности происходящих общественных сдвигов. При этом поступательная динамика потоков, как правило, слабеет, и просматриваются признаки смены её вектора на нисходящий (рис. 2 а, б).

Рис. 2.

Динамика миграционных потоков:

а – оценки мировой численности лиц, сменивших страну обычного проживания в течение пяти лет, млн человек; б – оценки доли лиц, сменивших страну обычного проживания в течение пяти лет среди населения мира, %

Цвета линий на графиках соответствуют разным статистическим методикам оценки потоков (полноцветный вариант рисунков к статье доступен в электронной версии журнала).

Источник: [30].

Торможение миграционного движения населения в целом соответствует глобальному долговременному (хотя и замедлившемуся в условиях ковидной пандемии) тренду к сглаживанию одного из ключевых социальных дисбалансов – межстранового неравенства в доходах. За 2000–2020 гг. соотношение средних доходов верхнего дециля жителей богатейших стран и нижней половины населения беднейших стран сократилось с 10 до 8.7, а индекс Джини глобального неравенства снизился с 0.72 до 0.67 благодаря интенсивному росту экономики Китая и некоторых других стран Азии, относящихся к числу крупных доноров мигрантов [29, р. 13, 56; 31].

На тенденцию к ослаблению неравенства в доходах накладывается действие ряда других процессов, также оказывающих сдерживающее воздействие на мобильность, прежде всего добровольную. Интенсивная глобализация экономики и социальной сферы, способствовавшая интенсификации людских передвижений, сменилась кризисом глобализации с тенденциями к разрыву многих прежних экономических и социальных связей и взаимодействий. Процесс деглобализации усилило обострение международно-политических противоречий и эпидемических угроз. Всё это сказалось в ужесточении антимиграционных ограничений по соображениям национальной безопасности: в целях противодействия терроризму, охраны здоровья населения, защиты местных рынков труда и др. Выставление и повсеместное распространение антиковидных заграждений практически во всём мире в 2020 г. привели к резкому сокращению передвижений почти до их полной временной остановки¹³¹³.

Миграционные меры всё активнее используются в политических целях как инструмент миграционной дипломатии в рамках более широкой геостратегии. Например, в период президентства Д. Трампа, отмеченного усилением пограничных кордонов, под запреты на въезд в США (extreme vetting) подпадали граждане 13 государств, в том числе КНДР, Ливии, Ирана и Йемена, наряду с которыми серьёзным рестрикциям подвергались и подданные других территорий, включая Китай. Не менее яркий и наглядный пример – включение миграционных препон и заграждений в арсенал санкционной борьбы недружественных государств против России и её граждан. Символом подобного курса стал провозглашённый руководством Эстонии и поддержанный властями ряда государств ЕС лозунг “посещение Европы – это привилегия, а не право человека”. Сказываются изменения в характере самой миграции и миграционной политики. Среди них – замещение переселенческих форм мобильности краткосрочными, не учитываемыми в статистике численности мигрантов, “виртуализация” части перемещений благодаря распространению трансграничной удалённой занятости и учёбы.

В то же время тренду к ослаблению потоков противостоят контртенденции в эволюции вынужденных перемещений. В условиях нарастания политической нестабильности и экологического неблагополучия в мире расширяются неблагоприятные и опасные для обитания кризисные ареалы. Соответственно среди факторов миграции повышается значимость разрывов в состоянии такого ключевого параметра качества жизни, как её безопасность. Усиливается и волатильность потоков, свойственная обстановке турбулентности. По оценкам ПРООН, число проживавших в 50-километровых зонах конфликтов возросло с 555 млн в 1990 г. (10.5% населения мира) до 1.2 млрд (15.5%) в 2020 г., при этом около 4.5 млрд обитали в странах, в той или иной мере затронутых конфликтами [33, р. 87, 88]. По оценкам американских политологов, в XXI в. увеличилась доля населения планеты, проживающего в странах, которые эти учёные относят к автократическим или недемократическим [34].

Материалы австралийского Института экономики и мира свидетельствуют об утроении частоты природных бедствий за последние четыре десятилетия [35]. Неблагоприятные экологические изменения сказываются в увеличении числа людей, страдающих от голода и недоедания – с 607 млн в 2014 г. до 720–811 в 2020 г. [33, р. 51]. Люди сталкиваются не только с большими, но и качественно иными – “антропоценными” рисками, которые “отражают новую сложную взаимосвязь планетарных изменений и социального дисбаланса” [36, с. 56].

Потоки вынужденных мигрантов (беженцы и аналогичные им категории мигрантов, лица, ищущие убежища, лица, перемещённые внутри страны, и лица без гражданства) отличаются внезапным возникновением и особо резкими колебаниями. Влияние природных бедствий обычно (но далеко не всегда) более кратковременно, что позволяет экологическим мигрантам (люди, покидающие места обычного проживания из-за негативных изменений среды обитания [37, р. 65]) возвращаться в родные места по мере прекращения таких катаклизмов и ликвидации их последствий, в отличие от затяжного характера многих политических конфликтов, продолжительного пребывания у власти недемократических режимов, что препятствует обратному движению и нередко вынуждает к вторичным, в том числе трансграничным миграциям [38]. В результате новые контингенты регулярно, почти из года в год пополняют совокупную (накопленную) численность лиц, ранее перемещённых под действием политических причин и не имеющих возможности вернуться на прежнее место, например, афганских беженцев в Пакистане и Иране, выходцев из Южного Судана в Кении, Судане и Уганде.

Более того (после окончания в середине нулевых годов периода снижения численности вынужденных мигрантов), сила волн беженства вновь нарастает, происходит как абсолютное, так и относительное (по отношению к населению мира) увеличение числа перемещающихся из страны в страну лиц. Согласно материалам ООН, вынужденные трансграничные людские потоки укрупняются в относительном выражении наиболее интенсивно и опережают по динамике передвижения, считающиеся добровольными. С 2005 по 2020 г. число беженцев и лиц, ищущих убежища, увеличилось почти в 2.5 раза (с 14 млн до 34), а их доля в общей массе международных мигрантов (умножившихся за этот период менее чем в 1.5 раза: с 191 млн до 281 млн) возросла с 7.2% до 12% соответственно [14]. При этом увеличивается число стран происхождения потоков беженцев, в том числе крупных передвижений – более 5 тыс. человек в год [39]. Хотя быстрый рост указанных показателей в какой-то мере можно списать на расширение списка территорий, за которыми УВКБ ООН ведёт статистическое наблюдение [22], само существование этой тенденции как реакции на нестабильность мира в XXI столетии очевидно.

Это подтверждают и данные Центра мониторинга внутреннего перемещения (ЦМВП), которые свидетельствуют о том, что численность лиц, вновь перемещённых в связи с конфликтами и насилием в течение 2021 г. внутри стран (число новых случаев перемещения за год), достигла 14.4 млн – наивысшего уровня в этом веке. Наряду с этим в связи с природными бедствиями родные места оставили ещё более многочисленные когорты – 23.7 млн (рис. 3).

Рис. 3.

Число вновь перемещённых лиц в результате конфликтов, насилия и природных бедствий в течение года, 2003–2021 гг., млн

Составлено по [40].

Приведённые данные позволяют говорить о том, что среди причин мобильности повышается значимость политической нестабильности и экологического неблагополучия, преломляющихся в расслоении стран по уровню безопасности жизни. В то же время эти факторы могут сдерживать передвижения, в том числе добровольные, самые массовые, нарушая привычные модели переездов и порождая вынужденную иммобильность; они интенсифицируют действие сил, выталкивающих население с прежних мест проживания. В результате происходит укрупнение вынужденных перемещений, повышение их доли в составе людских потоков и в целом усиление вынужденного характера современных миграций. Действие обозначенных факторов и вызываемых ими тенденций проецируется и на обозримую перспективу.

ПОДВИЖКИ В ГЕОГРАФИИ ПОТОКОВ

География миграционных потоков характеризуется, с одной стороны, сильной диверсификацией маршрутов поездок, а с другой – существованием магистралей передвижений населения в условиях долговременных структурных дисбалансов. Так, асимметрия мирового развития, территориально проявляющаяся в концентрации крупных центров притяжения населения в первую очередь на глобальном Севере – в США (где, по данным ООН, в 2020 г. проживал 51 млн международных мигрантов), Германии (16 млн), России (12 млн), Великобритании, Франции, Канаде, Австралии, Испании (окрашены в коричневые тона на карте мира) (рис. 4), определяет направленность туда из разных частей мира основного массива потоков, считающихся добровольными (обозначены на карте голубыми стрелками). Формированию и укрупнению таких миграционных путей благоприятствует политика отдающих государств, в частности, организуемые ими курсы домиграционной профориентации, профподготовки, оказание соотечественникам за рубежом правовой и иной поддержки.

Рис. 4.

Международные миграции в XXI веке

Составлено на основе [41, р. 38, 39].

Подобное географическое структурирование потоков получило дополнительное обоснование в ряде концепций, в частности сетевой теории миграции, постулирующей, что рост численности мигрантов в той или иной стране и расширение сетей их связей с соотечественниками на родине благоприятствуют притоку последних, формируя цепной характер миграции (А. Портес, Д. Мэсси и др.), а также теории миграционных систем (А. Мабогунье, Дж. Фосет, А. Портес, И.В. Ивахнюк и др.), согласно которой вокруг центров притяжения населения складываются кластеры стран, между которыми существуют относительно масштабные и устойчивые миграционные связи, опирающиеся на исторические связи, хозяйственные и иные отношения между странами, их культурно-языковую и географическую близость (см. рис. 4).

Однако в условиях кризиса глобализации подобный миграционный тренд корректируется нарастающей тенденцией к регионализации миграционных потоков, то есть их ориентации на регион происхождения¹⁴¹⁴. Наиболее массовые региональные передвижения населения осуществляются между странами Европы, особенно на интеграционной платформе ЕС. Кризис на Украине усиливает эту тенденцию. Крупные потоки также идут из Латинской Америки в Северную. Согласно данным ООН, в XXI в. по сравнению с миграцией с глобального Юга на Север динамичнее нарастали передвижения между странами Юга, наиболее богатые из которых стали крупными центрами притяжения населения: Саудовская Аравия, ОАЭ и др. Иначе говоря, влияние на миграцию социально-экономических различий, сохраняя глобальный масштаб, становится всё заметнее на субглобальном и региональном уровнях.

Этот вектор миграционных процессов в странах Юга объясняется их социально-экономическим прогрессом, увеличением роли в мировой экономике, активизацией народно-хозяйственных связей между ними, быстрым ростом населения в Африке и многих странах Азии, обостряющим там проблему молодёжной безработицы, усилением социально-политической нестабильности, которое накладывается на ужесточение иммиграционной политики государств Севера.

С начала века в наибольшей мере, почти втрое, расширился коридор из Южной Азии в Западную, в основном за счёт роста числа приезжих работников из Бангладеш, Индии, Пакистана, Непала и Шри-Ланки в странах Персидского залива. За двадцатилетие также существенно расширились коридоры межстрановых перемещений населения в ареале Северной Африки и Западной Азии, в большой мере по причине войн и преследований (рис. 5).

Рис. 5.

Крупнейшие миграционные коридоры (численность мигрантов из регионов происхождения в регионах назначения), млн мигрантов

Составлено по [32, р. 23].

При нахождении основных очагов вынужденных перемещений, как и ареалов убежища, в странах Юга, в 2005–2020 гг. наибольший абсолютный прирост численности беженцев и лиц, ищущих убежища, отмечался в регионах Северной Африки и Западной Азии, Латинской Америки и Тропической Африки. Соотношение прироста численности беженцев и лиц, ищущих убежища, и прироста всех категорий международных мигрантов составило в мире в целом 22%, достигнув 62% в Латинской Америке, 41% – Тропической Африке, 30% – Северной Африке и Западной Азии. В Центральной и Южной Азии индикатор вклада вынужденных перемещений в общее увеличение численности мигрантов превысил 200%, то есть умножение числа вынужденных мигрантов в этом регионе происходило на фоне убыли добровольных когорт¹⁵¹⁵.

В отличие от беженцев, ориентирующихся главным образом на соседние страны, потоки лиц, ищущих убежища, при наличии ресурсов для дальнего переезда устремляются с Юга в страны Севера, в первую очередь в западноевропейские “цитадели” развитой демократии и политической стабильности (вынужденные потоки показаны на рисунке 4 красными стрелками). Согласно данным УВКБ ООН, в страны Европы в среднем за первое двадцатилетие XXI в. было подано около половины мировой численности прошений о предоставлении убежища (что может указывать на направленность и интенсивность потоков, учитывая, что большинство подобных заявлений представляются при пересечении границы государства искомого убежища). Более того, в 2015–2016 гг. этот показатель превышал 70%¹⁶¹⁶. При этом вынужденным перемещениям нередко сопутствуют добровольные (точнее, считающиеся таковыми), что придаёт этим потокам смешанный характер. Феномен смешанных потоков, выявленный экспертами ООН, предполагает совместные передвижения по одним и тем же маршрутам с одними и теми же миграционными паттернами разных категорий мигрантов, ищущих не только убежища, но и лучшей доли.

В развитых странах и на подступах к ним вынужденные и смешанные потоки населения постоянно вызывают миграционные кризисы, например, на американо-мексиканской границе – в 2014, 2016, 2018–2019, 2020–2021 и 2022 гг. из-за караванов недокументированных, или нерегулярных (не имеющих документов для законного въезда в США), мигрантов из Центральной Америки и Мексики, спасающихся от природных бедствий, разгула преступности, нарушений прав человека и нищеты. Подобные чрезвычайные гуманитарные ситуации неоднократно возникали в Европе: в 2015–2016 гг. вследствие гигантской миграционной волны в регион, порождённой гражданскими войнами в Ливии и Сирии, военной интервенцией в Ирак; в 2021 г. на границе Белоруссии с Польшей и Литвой в результате скопления там беженцев из Ирака; в 2022 г. из-за крупномасштабного вооружённого конфликта на Украине и на её бывших территориях, приведшего к возникновению там крупнейшего в современном мире очага вынужденных потоков в соседние страны континента.

Миграционный кризис на Украине и вокруг неё свидетельствует о том, что в условиях глобального роста военных и экологических угроз и расширения опасных зон в их орбиту втягиваются и территории Севера. В результате Европа, традиционно позиционирующаяся в мире как важный регион назначения вынужденных потоков, теперь спустя десятилетия вновь стала регионом происхождения их немалой части. И это не преминуло сказаться в изменении географии и, соответственно, национального состава вынужденных потоков в европейские страны. Среди просителей убежища в государствах этого региона доля выходцев с Украины выросла с 0.6% в 2021 г. до 16% в середине 2022 г. (25-кратно)¹⁷¹⁷.

По данным УВКБ ООН, в начале 2023 г. в Европе были зарегистрированы около 8 млн беженцев с Украины и её территорий, ставших новыми субъектами РФ. В то же время перемещения населения между Украиной и соседними странами зачастую носят маятниковый характер, реагируя на изменения ситуации в стране происхождения. С 24 февраля 2022 г. было зафиксировано почти 18 млн выездов с Украины и примерно 10 млн обратных въездов туда, не считая предшествовавших перемещений жителей Донбасса в Россию [43]. При этом изменения на политической карте Европы, связанные с вхождением в состав РФ на правах её новых субъектов четырёх бывших регионов Украины, автоматически превращают часть потоков, бывших прежде международными, во внутренние¹⁸¹⁸.

Таким образом, в связке дисбалансов и мировой географии миграций заметны две подвижки. Во-первых, хотя основные направления людских передвижений с Юга на Север определяются глобальной асимметрией социально-экономического развития, происходящее расширение трудовых и сопутствующих им потоков между странами Юга говорит о повышении значимости миграционных факторов, действующих на более низком, по сравнению с планетарным, территориальном уровне, а именно субглобальных и региональных различий в условиях жизни и труда. Во-вторых, хотя вынужденные перемещения концентрируются преимущественно на Юге, в условиях боевых действий на востоке Европы и сопряжённого с ними разрыва в безопасности жизни и других ключевых факторах жизнеобеспечения населения в разных частях континента последний сам превратился в регион массовых вынужденных переездов жителей.

٭ ٭ ٭

Согласно теории и практике, дисбалансы в социальном развитии и положении государств и их групп не просто выступают главной движущей силой миграции, а лежат в основе практически любых передвижений населения, обусловливая закономерность последних. Однако взаимосвязь между дисбалансами и миграцией нелинейна и не вполне однозначна ввиду разнообразия и многомерности этих процессов, каналов взаимодействия между ними, наложения других разновекторных факторов, усиливающих или ослабляющих, ускоряющих или сдерживающих те или иные конкретные потоки.

Существенно влияние и общего контекста появления и последующей эволюции дисбалансов, формируемого ключевыми тенденциями мирового развития. Крупные общественные сдвиги в условиях турбулентности перекрашивают палитру дисбалансов, меняя соотношение значимости существующих различий и деформаций и порождая новые. С этими процессами в значительной мере связаны как структурные, так и чисто реактивные, волатильные изменения в миграции населения, сказывающиеся в интенсивности, характере и направлениях людских потоков.

Во-первых, тенденция к сглаживанию глобального неравенства в доходах в условиях кризиса глобализации и других общественных сдвигов способствует тому, что восходящая динамика мобильности сменяется скорее колебательной, подчас даже нисходящей. Во-вторых, при сохранении за социально-экономическими дисбалансами доминирующей роли в передвижениях населения, прежде всего добровольных, повышается значимость социально-политических различий государств, особенно разрывов в безопасности условий жизни, разделяющих реалии войны и мира. Это сказывается в увеличении доли беженцев и лиц, ищущих убежища, в общей массе мигрантов, что указывает на усиление вынужденного характера современных перемещений. В-третьих, на фоне продолжающегося главенствования глобальной асимметрии мирового развития в определении миграционных магистралей усиливается действие дисбалансов регионального уровня. В контексте регионализации (наряду с другими процессами) происходят подвижки в географии миграции, такие как более интенсивное расширение миграционных коридоров между странами Юга в сопоставлении с другими маршрутами, мощный всплеск вынужденной миграции в Европе.