Прикладная биохимия и микробиология, 2021, T. 57, № 5, стр. 432-440

Пептаиболы как потенциальные антифунгальные и противоопухолевые антибиотики: современные исследования и перспективы (обзор)

И. А. Гаврюшина 1, М. Л. Георгиева 12, А. Е. Куварина 1*, В. С. Садыкова 1**

1 Научно-исследовательский институт по изысканию новых антибиотиков им. Г.Ф. Гаузе
119021 Москва, Россия

2 Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, биологический факультет
119234 Москва, Россия

* E-mail: nastena.lysenko@mail.ru
** E-mail: sadykova_09@mail.ru

Поступила в редакцию 31.03.2021
После доработки 15.04.2021
Принята к публикации 23.04.2021

Полный текст (PDF)

Аннотация

Одним из возможных путей преодоления сегодняшнего дефицита эффективных антибиотиков могут стать антимикробные пептиды, которые естественным образом синтезируются многими организмами, в том числе растениями, млекопитающими и микроорганизмами. Среди антимикробных пептидов, пептаиболы представляют собой давно изучаемые соединения с разнообразной биологической активностью, включая антибактериальную, антифунгальную, противоопухолевую, антимикоплазматическую, антитрипаносомную и др. В обзоре представлены обобщенные сведения о новых пептаиболах с противоопухолевой и антифунгальной активностями, механизмах их действия и современных тенденциях их потенциального применения в медицине, описанных с 2010 г.

Ключевые слова: пептаиболы, антибактериальное, противогрибковое, противоопухолевое действие, пептидные антибиотики

С момента открытия аламетицина в конце 1960 гг., пептаиболы привлекли к себе пристальное внимание как научного сообщества, так и фармацевтической промышленности [1]. Среди нерибосомных пептидов пептаиболы составляют самую большую группу. У них есть многообещающий потенциал для дальнейшей разработки лекарственных средств, поскольку они действуют на клеточные мембраны, а не на конкретную мишень, тем самым снижая вероятность возникновения множественной лекарственной устойчивости [2, 3]. В первом выпуске базы данных пептаиболов в 1997 г. собрано приблизительно 317 последовательностей [2–6], на сегодняшний день зарегистрировано более 1000 соединений. Большинство из них обобщены в автономной версии Comprehensive Peptaibiotics Database [7], онлайн-базах данных Norine https://bioinfo.cristal.univ-lille.fr/norine/index.jsp; Protein databases https:// www.rcsb.org/ и DBAASP https://dbaasp.org/home [8].

Основными известными продуцентами пептаиболов на сегодня считаются около 30 родов мицелиальных грибов, принадлежащих к порядку Hypocreales. Способность продуцировать пептаиболы наиболее изучена у представителей грибов рода Trichoderma, среди которых активно исследуются представители видов T. viride, T. brevicompactum, T. longibrachiatum, T. virens, T. parceramosum и T. ghanense [37, 913]. Грибы рода Emericellopsis также продуцируют антимикробные пептиды из группы пептаиболов: зервамицины, бергофунгины, эмеримицины, эмерициллипсины и анти-амоебин. Такая способность установлена для восьми видов этого рода [1417]. Помимо Trichoderma и Emericellopsis, продуцентами пептаиболов являются виды из родов Acremonium, Paecilomyces, Tolypocladium, Clonostachys, Stilbella, Bionectria, Monocillium, Nectriopsis, Niesslia, Sepedonium. Также известно, что одни и те же пептаиболы могут синтезироваться разными видами грибов [1823].

На фоне роста устойчивости патогенных микроорганизмов к имеющимся на рынке антимикробным препаратам, пептаиболы представляют интерес для поиска альтернативных источников антибиотиков “следующего поколения”. С фармакологической точки зрения они обладают разнообразной биологической активностью, включая антибактериальные, антифунгальные, противоопухолевые, иммуносупрессивные, антимикоплазматические, антитрипаносомные и ранозаживляющие свойства [27, 9, 1823].

В настоящем обзоре обобщены имеющиеся в литературе современные сведения (с 2010 г.) о пептаиболах и липопептаиболах, которые обладают антифунгальными и противоопухолевыми свойствами. Уделено внимание продуцентам и источникам их выделения, антимикробной и цитотоксической активностям, структурным особенностям молекул, а также механизму их действия.

СТРУКТУРНОЕ РАЗНООБРАЗИЕ, СИНТЕЗ И МЕХАНИЗМ ДЕЙСТВИЯ ГРИБНЫХ ПЕПТАИБОЛОВ

Пептаиболы – самая большая группа пептаибиотиков, представляют собой антимикробные пептиды грибов, содержащие от 4 до 21 аминокислотных остатка, с молекулярной массой от 500 до 2200 Да. Бенедетти с соавт. [2, 24] в 1983 г. определили “пептаиболы” как небольшие пептиды с высоким содержанием остатков α-аминоизомасляной кислоты (Aib), в основном, с N-концевой ацетильной группой и с C-концевой модификацией в виде аминоспиртовой группы. Для них также характерно наличие дополнительных небелковых аминокислот, в частности, изовалина и 2-этилаланина. Пептаиболы классифицируются в соответствии с длиной их аминокислотной цепи: 1) пептаиболы с длинной последовательностью (18–21 аминокислотных остатков обычно с центральным расположением Pro и остатками Gln около обоих концов); 2) пептаиболы с короткой последовательностью (11–16 аминокислотных остатков, с несколькими Aib-Pro и обычно либо Ac-Aib-Asn-, либо Ac-Aib-Gln- в качестве N‑конца); 3) ультракороткие липопептаиболы (7–11 аминокислотных остатков, с высоким содержанием Gly и N-концевых аминокислотных остатков, ацилированных жирной кислотой C8–C15) [2, 4, 16]. Содержание Aib составляет примерно 40% в длинных пептаиболах и от 14 до 56% в коротких. Основа молекулы пептаибола образует спиральную структуру из-за конформационных ограничений, обусловленных многочисленными Aib.

Существует большое структурное разнообразие пептаиболов. Многие описанные соединения этой группы представляют собой гомологи, отличающиеся локальными аминокислотными заменами, например, такие как атровиридины, неоатровиридины, лонгибрахины и эмерициллипсины (рис. 1). Внутри группы у гомологов может быть разный уровень цитотоксичности и специфичности, а также разные количественные уровни и спектры антимикробной активности (от 40 до 99% сходства, в зависимости от тест-культур) [2528].

Рис. 1.

Структура некоторых пептаиболов: А – альбупептин В [7]; Б – альбупептин D [7]; В – атровиридины A – C [7]; Г – неоатровиридины A – D [7]; Д – конингинин А; Е – конингинин Б [7]; Ж – конингинин Д [7]; З – конингинин Ф [7]; И – эмерициллипсин А [17]; К – Glu (OMe) 18-аламетицин V [7]; Л – трихобревин BIII-D [7].

Длинноцепочечные пептаиболы (до 21 аминокислотного остатка), такие как лонгибрахины, могут образовывать потенциал-зависимые ионные каналы в липидных мембранах грибных фитопатогенов, влияя на их проницаемость и приводя клетки к гибели [29, 30]. Ряд исследователей показали, что пептаиболы с короткими последовательностями также образуют потенциал-зависимые ионные каналы в липидных мембранах и взаимодействуют со специфическими молекулярными мишенями прямо или косвенно внутри клетки, моделируя различные сигнальные пути. Однако большинство исследований короткоцепочечных пептаиболов и ультракоротких липопептаиболов сосредоточено на изучении особенностей структур и гораздо меньше известно о механизме их действия внутри клетки [2, 8, 16, 29].

Синтез пептаиболов у грибов осуществляется большими многомодульными белковыми комплексами, известными как нерибосомные пептидные синтетазы (NRPS). Каждый модуль катализирует включение одной белковой или небелковой аминокислоты. Предполагается, что одна синтетаза способна продуцировать множество изоформ одного и того же пептаибола [2, 30].

Современные методы изучения механизма действия пептаиболов включают равновесный диализ, дифференциальную сканирующую калориметрию, мембранную фильтрацию, хроматографию и флуоресценцию [30], которые обычно необходимы для модификации пептида или липида. Твердотельная спектроскопия ядерного магнитного резонанса (ss-ЯМР) и круговой дихроизм (CD) также были апробированы, но пока не дают очевидного представления, почему некоторые пептаиболы активны, а некоторые нет [3135]. Ориентация и расположение пептаиболов на поверхности или в двойном слое клеточных мембран, а также взаимодействие между пептидом и липидной мембраной имеют решающее значение для понимания механизма их действия и антимикробной активности. Было показано, что аламетицин (Alm), взаимодействующий с мембраной посредством механизма бочкообразного стержня (“barrel-stave”), при котором отдельные пептиды собираются в пучки, проникающие через бислой, индуцирует реакции растения, определяющие его устойчивость к патогену [29, 33]. При более высокой концентрации Alm может проникать в апикальную меристему и клетки эпидермиса верхушек корней, но не в клетки базальной меристемы, клетки коры или корневой покров Arabidopsis thaliana. Однако если корень был предварительно обработан целлюлазой, проницаемости не наблюдалось, что доказывает индуцированную целлюлозой устойчивость и клеточно-специфическую проницаемость Alm для корней A. thaliana [32].

Пьета Е. с соавт. [33] описали порообразование Alm в монослое липидов 1,2-димиристоил-n-глицеро-3-фосфохолин/фосфоглицерин (DMPC/PG) с использованием электрохимической сканирующей туннельной микроскопии (EC-STM). Липиды PG составляют мембранную архитектуру грамположительных бактерий, а отрицательно заряженные головки PG обеспечивают электростатический поверхностный потенциал, способствующий внедрению амфипатического Alm в мембрану [16]. Также было показано, что другой пептаибол, трихоконин VI, вызывает изменение проницаемости мембран грибов и дезинтеграцию субклеточных структур, влияет на проницаемость митохондриальной мембраны и продукцию внутриклеточных АФК, индуцирует экспонирование фосфатидилсерина и, в конечном итоге, запускает метакаспазно-независимый апоптоз в Fusarium oxysporum [34, 35]. Лизио с соавт. [36] показала на пептидомиметических фолдамерах, что пространственная структура пептаибола является ключевой особенностью для проникновения в мембрану, и, предположительно, именно поэтому пептаиболы с низким содержанием Aib практически не могут нарушать ее целостность.

Полусинтетические аналоги на основе пептаибола трихогина, выделенного из Trichoderma sp., были разработаны и синтезированы для повышения их растворимости в воде и повышения антифунгальной активности в отношении экономически важного грибного патогена растений Botrytis cinerea. Эти молекулы имели одиночные аминокислотные замены, преимущественно Gly/ Lys, расположенные внутри спиральной структуры [10]. Было показано, что подобная модификация увеличивала амфифильность пептидов и не приводила к критическим изменениям трехмерной ориентации. Что касается функциональных аспектов, большинство синтезируемых аналогов пептаиболов показали увеличение эффекта ингибирования в отношении B. cinerea [19, 20].

ПЕПТАИБОЛЫ С АНТИФУНГАЛЬНОЙ АКТИВНОСТЬЮ

Многие авторы указывают на антифунгальную активность пептаиболов, но в большинстве случаев эта активность проявляется в отношении грибов – фитопатогенов растений, которая в настоящее время активно изучается для внедрения этих соединений в качестве биофунгицидов [2832, 34, 35, 37, 38]. Гораздо меньше исследований проведено в направлении изучения активности пептаиболов по отношению к клиническим изолятам патогенных микроскопических грибов [16, 39]. Такие недавно описанные соединения, а также спектр их антифунгальной активности представлены в табл. 1.

Таблица 1.  

Пептаиболы с антифунгальной, противоопухолевой и цитотоксической активностями, известные с 2010 г.

Группа/Название Продуцент Антифунгальная активность Противоопухолевая и цитотоксическая активности Источник
Glu(OMe)18-аламетицин T. arundinaceum MSX70741 нд* Клеточные линии: HCT 116, DLD-1, HT-29, Hep-G2, Huh-7, HeLa [52]
Трихобревин BIII-D T. arundinaceum MSX70741 нд HCT 116, HT-29 [51]
Трихоконин VI T. pseudokoningii нд HCC [26]
Эмерициллипсины A – E E. alkalina ВКПМ F-1428 A. fumigatus, A. tereus, A. niger, C. albicans, C. glabrata,Cr. neoformans возбудители инвазивных микозов с мультирезистентностью HepG2, Hela [17, 39, 45, 46, 49]
Трихоконины (TKs) T. longibrachiatum SMF2 C. albicans нд [47]
Атровиридины A–C T. atroviride Фитопатогенные грибы нд [31]
Неоатровиридины A–D T. atroviride Фитопатогенные грибы нд [31]
Гипориенталин А T. orientale LSBA1 Клинические изоляты C. albicans Линия клеток Vero [6, 25, 40]
Лонгибрахины A-II-b T. longibrachiatum MMS151 Клинические изоляты A. fumigatus KB Cells [11]
Трибакопин AV T. lixii IIIM-B4 C. albicans нд [34]
Конингиопсин T. koningiopsis SZMC 12500 C. albicans, S. cerevisiae нд [1, 10]
Триконингин KA V T. koningiopsis SZMC 12500 A. alternata, R. solani, P. cucurbitacearum нд [10]
Альбупептины B and D G. album KSH 719 B. cinerea, Septoria tritici,
Phytophthora infestans, Aspergillus
sp.
нд [18]
Гептаибин Emericellopsis sp. BAUA828 A. fumigatus, C. albicans, C. neoformans нд [14, 35]
Трихофумины A–D Trichoderma sp. HKI 0276 Phoma destructiva нд [43]
Велутиболы A – D T. velutinum нд Миелоидный лейкоз человека (HL-60) [55]
Бревицелсины T. flagellatum SzMC 22608, T. sinensis SzMC 22609, T. parareesei SzMC 22615 Опортунистические мицелиальные грибы нд [1]
Сферостильбеллины Sphaerostilbella toxica (микопаразит) Патогенные C. albicans,Cryptococcus neoformans, A. fumigatus Отсутствие токсического действия на мышиные клетки-макрофаги [44]
Трилонгины BI–BIV Trichoderma sp. P8BDA1F1 эндофит из Begonia venosa Colletotrichum gloeosporioides Амастиготы Leishmania infantum [48]

* нд – нет данных.

Атровиридины A – C и неоатровиридины A – D представляют собой 20- и 18-мерные пептаиболы Trichodermа atroviride, обладающие антимикробной активностью не только в отношении фитопатогенных грибов, но и в отношении Candida albicans. Гептаибин подавляет рост Aspergillus fumigatus, C. albicans и C. neoformans. Лонгибрахины A-II-b проявляли ингибирующую активность в отношении условно-патогенного A. fumigatus [11]. Гипориенталин А, аналог пептаибола лонгибрахина-А-II, проявлял выраженную активность по отношению к клиническим изолятам C. albicans с минимальными ингибирующими концентрациями (МИК) от 2.49 до 19.66 мкМ, что сравнимо с таковой у антифунгального препарата амфотерицина В. Это указывает, что гипориенталин А подходит для лечения кандидоза [25, 40]. Септоцилиндрины А и В структурно родственны хорошо изученному пептаиболу аламетицину. Эти соединения проявляют умеренную активность в отношении C. albicans [41, 42]. Трихофумины A – D различаются своей способностью влиять на морфогенез Phoma destructiva [43]. Трибакопин AV, полученный из T. lixii, эндофита из Bacopa monnieri, является новым пептаиболом с уникальной последовательностью (Ac-Gly-Leu-Leu-Leu-Ala-Leu-Pro-Leu-Aib-Val-Gln-OH). Было обнаружено, что этот пептаибол обладает активностью в отношении C. albicans при МИК 25 мкг/мл [34]. Четыре новых пептаибола с 11 аминокислотными остатками, альбупептины A – D, были выделены из мицелиальной культуры Gliocladium album KSH 719. Альбупептины B и D относятся к редкому классу пептаиболов, которые содержат оба стереоизомера изовалина (Iva) – D- и L-конфигурации. Альбупептины проявили умеренную активность в отношении B. cinerea и условно-патогенных Aspergillus sp. Примечательно, что эффект ингибирования роста B. cinerea увеличивался с увеличением количества присутствующих остатков Iva (IC50: один остаток Iva = 49.6 мкг/мл; два остатка Iva = 38.9 мкг/мл; три остатка Iva = 35.2 мкг/мл; четыре остатка Iva = 24.5 мкг/мл). Альбупептин A также не обладал значительной активностью в отношении Phytophthora infestans (IC50, 100 мкг/мл), а соединения B – D проявили только незначительную активность (IC50: два остатка Iva = = 97.6 мкг/мл; три остатка Iva = 84.7 мкг/мл; четыре остатка Iva = 84.3 мкг/мл) [18].

Недавно Марик с соавт. [1, 10] идентифицировали две новые группы пептаиболов из грибов рода Trichoderma. Конингиопсины были получены из T. koningiopsis. Они структурно близки к триконингину KAV, который характеризуется наличием колеблющихся правых и левых спиральных конформаций. Ингибирующей активности экстрактов пептаибола на клинических дрожжах не было выявлено, тогда как условно-патогенные мицелиальные грибы проявляли значительную чувствительность [10]. Пептаиболы с последовательностью из 19 аминокислотных остатков – бревицелсины, продуцируемые тремя видами (T. flagellatum SzMC 22608, T. sinensis SzMC 22609 и T. parareesei SzMC 22615), проявляли ингибирующее действие на условно-патогенные мицелиальные грибы [1].

Минимальные ингибирующие концентрации для сферостильбеллинов A и B были установлены в размере 2.0 M для каждого из них в отношении C. neoformans, 1.0 M для A. fumigatus и 4.0 и 2.0 M, соответственно, для C. albicans. Хотелось бы отметить, что при этих концентрациях клетки макрофагов мыши оставались неизмененными [44]. Наконец, последняя группа пептаиболов включает в себя эмерициллипсины A – E из алкалофильного гриба Emericellopsis alkalina, продемонстрировавших многообещающую антифунгальную активность в отношении клинических изолятов Aspergillus terreus 1133m, A. fumigatus 163m, A. ochraceus 497m, Saccharomyces cerevisiae 77m и Cryptococcus laurentii с множественной лекарственной устойчивостью к флуконазолу и амфотерицину В [17, 39, 45, 46].

ПЕПТАИБОЛЫ С ПРОТИВООПУХОЛЕВОЙ И ЦИТОТОКСИЧЕСКОЙ АКТИВНОСТЯМИ

Некоторые пептаиболы также рассматриваются и в качестве основы для разработки противоопухолевых препаратов (табл. 1). Действительно, они проявляют избирательную цитотоксичность в отношении раковых клеток, которые отличаются физическими свойствам мембраны по сравнению со здоровыми клетками [46, 49]. Исследование пептидного комплекса из штамма Trichoderma arundinaceum MSX70741 привело к выделению трех новых пептаиболов с противоопухолевой активностью [50]. Цитотоксическая активность новых соединений оценивалась на линиях раковых клеток человека: HCT 116 и DLD-1 (рак толстого кишечника), HT-29 (раковые клетки эпителия кишечника), SW948 (карцинома толстого кишечника), Hep-G2 и Huh-7 (гепатоцеллюлярные карциномы), HeLa (аденокарцинома). Трихобревин BIII-D проявлял умеренную активность против клеток HCT 116 и HT-29 со значениями IC50 6.8 и 6.7 мМ, соответственно, и не проявлял активности в отношении клеточных линий гепатоцеллюлярной карциномы (ГЦК) и аденокарциномы [51]. Glu (OMe) 18-аламетицин F50 был наиболее активным соединением со значениями IC50 от 2.5 до 6.5 мМ, у него отсутствовала селективность в отношении различных клеточных линий. Для 11 пептаиболов, о которых сообщалось ранее, выявлено, что их биоактивность коррелирует с гидрофобностью [52]. Айерс с соавт. [3] исследовали активность нескольких пептаиболов, полученных из экстрактов грибов порядка Hypocreales. Они смогли показать, что аламетицин, атровиридин, трихоконин и лонгибрахин проявляют не только цитотоксичность, но и избирательность в отношении раковых клеток. Ши с соавт. [26] обнаружили, что клетки ГЦК более чувствительны к трихоконину VI из Trichoderma pseudokoningii, чем нормальные клетки печени. Трихоконин VI вызывал апоптозную и аутофагическую гибель клеток ГЦК, что указывает на потенциал пептаиболов в качестве новых противораковых агентов. Липопептаибол эмерициллипсин А проявил избирательную цитотоксическую активность в отношении двух клеточных линий: HepG2 и Hela (EC50 2.8 и 0.5 мкМ соответственно). Эмерициллипсин А проявлял меньшую цитотоксическую активность, чем доксорубицин (EC50 14 и 0.34 мкМ соответственно), следовательно, он менее токсичен для нормальных клеток, чем последний (~40 раз), но оказывает более сильное цитотоксическое действие на линии опухолевых клеток [20, 49]. Пептаибол гипориенталин А синтезируется штаммом T. orientale, выделенным из средиземноморской морской губки Cymbaxinella damicornis. Цитотоксичность гипориенталина А оценивали на клеточной линии Vero. Было обнаружено, что при концентрации 33.84 мкМ он подавлял жизнеспособность клеток более чем на 90% [6]. Т. Марик с соавт. [1] исследовали частично очищенный экстракт пептаибола из T. reesei QM9414. Они показали, что он ингибирует сперматозоиды кабана и клетки PK-15 почек свиней при концентрации раствора пептаибола 8 мкг/мл, что вызвало опасения по поводу возможной токсичности in vivo. Дегенколб с соавт. предположили, что токсичность пептаиболов может быть ниже порога действия на человека [53].

Из библиотеки соединений Университета Оклахомы (Natural Products Discovery Group) были протестированы 52 пептаибола и липопептаибола на цитотоксическую активность в отношении гепатоцитов человека HepG2. Пять новых пептаиболов, аналогичных структуре трихорзина (Trichorzin NPDG A – E) и восемь новых пептаиболов, аналогичных структуре гарцианина (Harzianin NPDG A-H) из T. harzianum, подавляли рост клеток со значениями IC50 0.42 и 1.14 мкг/мл [54]. В рамках этого обширного исследования было собрано и охарактеризовано 30 новых пептаиболов и липопептаиболов, среди которых особенно стоит отметить гарцианин NPDG I. Было показано, что его показатель ЕС50 в отношении полирезистентных простейших Plasmodium falciparum линии Dd2 – 0.10 мкМ. Отмечено также отсутствие общей токсичности в отношении HepG2 при самых высоких испытанных концентрациях (HepG2 EC50 > 25 мкМ, индекс селективности >250) [54]. Велутибол А, новый пептаибол, содержащий 14 остатков аминокислот, был выделен из психрофильного гриба T. velutinum, обнаруженного в Гималаях. Была установлена его цитотоксическая активность в отношении линий раковых клеток. Анализ клеточного цикла был проведен на клетках миелоидного лейкоза человека (HL-60) и выявил образование апоптозных телец в клетках и повреждение их ДНК в зависимости от дозы [55]. Новый пептаибол RK-026A, полученный из Trichoderma sp. показал значения цитотоксичности IC50 от 0.7 до 4.1 мкг/мл (1.5–8.1 мкг/мл) в отношении клеток K562, при этом отмечалась немедленная гибель раковых клеток [56]. Уникальное разнообразие синтезируемых химических соединений грибов расширяет наши представления о возможностях применения пептаиболов.

ПЕРСПЕКТИВЫ ПРАКТИЧЕСКОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ДЛЯ ФАРМАКОЛОГИИ

Открытие новых пептаиболов среди продуцентов микроскопических грибов из морских глубин, из грибов, обитающих в холодных и засоленных почвах, а также из других уникальных экстремальных местообитаний расширяет возможности поиска новых пептидных антибиотиков из природных источников. В этот обзор мы включили информацию о некоторых недавно описанных пептидах, выделенных из экстремофильных грибов. Наличие Aib, придающего устойчивость к протеазам патогена, делает эти эксклюзивные пептидные антибиотики предпочтительными для фармакологических исследований. Несомненно, они будут играть важную роль в дальнейших разработках лекарственных соединений.

Лечение лейшманиоза с использованием пептаиболов – антиамоебина и сузукациллина А показало новые возможности для использования синергетических подходов к лечению с минимальным риском [56]. Новые антимикробные липопептаиболы эмерициллипсины могут стать альтернативой антифунгальным препаратам для терапии инвазивного микоза при аспергиллезе и криптококкозе с множественной лекарственной устойчивостью. Активность эмерициллипсина А в отношении резистентных патогенных клинических изолятов грибов была на уровне амфотерицина В. Кроме того, он показал низкую цитотоксическую активность по отношению к нормальной линии HPF, но обладал селективностью к раковым клеткам, в частности, по отношению к клеточным линиям K-562 и НСТ-116. При этом он не проявлял гемолитической активности по отношению к эритроцитам человека [39, 46].

Хорошо известно, что основным молекулярным механизмом действия пептаиболов является мембранно-активный механизм, а линейная полипептидная цепь образует пространственную спиральную структуру. Можно предположить, что все пептаиболы с антифунгальной активностью также обладают цитотоксической активностью в отношении раковых клеток, что, однако, требует экспериментального подтверждения [42, 57, 58]. Доступность сложных биохимических методов и активное использование биоинформатики для открытия новых молекул и расшифровки их структуры, моделирование синтетических пептидов, использование синергетических эффектов двух или более пептаиболов для успешного лечения заболеваний открывают новые возможности для дальнейших исследований этой группы соединений.

Работа поддержана грантом РФФИ № 20-04-00992.

Список литературы

  1. Marik T., Tyagi C., Balázs D., Urbán P., Szepesi A., Bakacsy L., Endre G., Rakk D., Szekeres A., Andersson M.A., Salonen H., Druzhinina I., Vágvölgyi C., Kredics L. // Front. Microbiol. 2019. V. 10. № 1434. P. 1–38 https://doi.org/10.3389/fmicb.2019.01434

  2. Ramachander Turaga V.N. Peptaibols: Antimicrobial Peptides from Fungi // In Book: Bioactive Natural products in Drug Discovery. / Eds. J. Singh et al. Springer Nature Singapore Ltd. P. 713–730. https://doi.org/10.1007/978-981-15-1394-7_26

  3. Ayers S., Ehrmann B.M., Adcock A.F., Kroll D.J., Carcache de Blanco E.J., Shen Q., Swanson S.M., Falkinham J.O., Wani M.C., Mitchell S.M., Pearce C.J., Oberlies N.H. // J. Pept. Sci. 2012. V. 18. № 8. P. 500–510. https://doi.org/10.1002/psc.2425

  4. Zhao P., Xue Y., Li X., Jinghua L., Zhanqin Z., Chunshan Q., Weina G., Xiangyang Z., Xuefei B., Shuxiao F. // Peptides. 2019. V. 113. P. 52–65. https://doi.org/10.1016/j.peptides.2019.02.002

  5. Park S.C., Park Y., Hahm K.S. // Int. J. Mol. Sci. 2011. V. 12. № 9. P. 5971–5992. https://doi.org/10.3390/ijms12095971

  6. Touati I., Ruiz N., Thomas O., Druzhinina I.S., Atanasova L., Tabbene O., Elkahoui S., Benzekri R., Bouslama L., Pouchus Y.F., Limam F. // World J. Microbiol. Biotechnol. 2018. V. 34. № 98. P. 1–12. https://doi.org/10.1007/s11274-018-2482-z

  7. Stoppacher N., Neumann N.K., Burgstaller L., Zeilinger S., Degenkolb T., Brückner H., Schuhmacher R. // Chem. Biodivers. 2013. V. 10. P. 734–743. https://doi.org/10.1002/cbdv.201200427

  8. Waghu F.H., Idicula-Thomas S. // Protein Science. 2020. V. 29. P. 36–42. https://doi.org/10.1002/pro.3714

  9. Anke H. // ChemBioChem. 2009. V. 10. P. 2266–2267. https://doi.org/10.1002/cbic.200900404

  10. Marik T., Tyagi C., Racic G., Rakk D., Szekeres A., Vágvölgyi C., Kredics L. // Microorganisms. 2018. V. 6. № 85. P. 1–16. https://doi.org/10.3390/microorganisms6030085

  11. Mohamed-Benkada M., Pouchus Y.F., Vérité P., Pagniez F., Caroff N., Ruiz N. // Chem. Biodivers. 2016. V. 13. № 5. P. 521–530.

  12. Oh L., Kim S.J., Yoo J.H. // Tetrahedron Letters. 2000. V. 41. № 1. P. 61–64. https://doi.org/10.1016/S0040-4039(99)02000-6

  13. Degenkolb T., von Döhren H., Fog Nielsen K., Samuels G.J., Brückner H. // Chem. Biodivers. 2008. V. 5. P. 671–680. https://doi.org/10.1002/cbdv.200890064

  14. Ishiyama D., Satou T., Senda H., Fujimaki T., Honda R., Kanazawa S. // J. Antibiot (Tokyo). 2000. V. 53. P. 728–732. https://doi.org/10.7164/antibiotics.53.728

  15. Inostroza A., Lara L., Paz C., Perez A., Galleguillos F., Hernandez V., Becerra J., González-Rocha G., Silva M. // Nat. Prod. Res. 2018. V. 32. № 11. P. 1361–1364. https://doi.org/10.1080/14786419.2017.1344655

  16. Ovchinnikova T.V., Levitskaya N.G., Voskresenskaya O.G., Yakimenko Z.A., Tagaev A.A., Ovchinnikova A.Y., Murashev A.N, Kamenskii A.A. // Chem Biodivers. 2007. V. 4. № 6. P. 1374–1387. https://doi.org/10.1002/cbdv.200790117

  17. Rogozhin E.A., Sadykova V.S., Baranova A.A., Vasil-chenko A.S., Lushpa V.A., Mineev K.S., Georgieva M.L., Kul’ko A.B., Krasheninnikov M.E., Lyundup A.V., Vasilchenko A.V., Andreev Y.A. // Molecules. 2018. V. 23(11). № 2785. P. 1–12. https://doi.org/10.3390/molecules23112785

  18. Otto A., Laub A., Porzel A., Jürgen Schmidt J., Wessjohann L., Westermann B., Arnold N. // Eur. J. Org. Chem. 2015. V. 34. P. 7449–7459. https://doi.org/10.1002/ejoc.201501124

  19. Rivera-Chavez J., Huzefa A.R., Graf T.N., Gallagher J.M., Metri P., Xue D., Pearcec C.J., Oberlies N.H. // RSC Advances. V. 7. № 72. P. 75733–75741. https://doi.org/10.1039/c7ra09602j

  20. Höfer S., Berg A., Brückner H., Mayerhöfer T.G. // Spectrochim Acta A Mol Biomol Spectrosc. 2019. V. 223. № 117368. P. 1–8. https://doi.org/10.1016/j.saa.2019.117368

  21. Brückner H., Fox S., Degenkolb T. // Chem Biodivers. 2019. V. 16(9):e1900276. P. 1–22. https://doi.org/10.1002/cbdv.201900276

  22. Wang C., Wu P., Yao L., Xue J., Xu L., Li H., Deng W., Wei X. // J. Antibiot. (Tokyo). 2018. V. 71. № 11. P. 927–938. https://doi.org/10.1038/s41429-018-0086-3

  23. Quandt C.A., Bushley K.E., Spatafora J.W. // BMC Genomics. 2015. V. 16:553. P. 1–14. https://doi.org/10.1186/s12864-015-1777-9

  24. Benedetti E., Bavoso A., Di Blasio B., Pavone V., Pedone C., Toniolo C., Bonora G.M. // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1983. V. 79. P. 7951–7954. https://doi.org/10.1073/pnas.79.24.7951

  25. Marik T., Urbán P., Tyagi C., Szekeres A., Leitgeb B., Vágvölgyi M., Manczinger L., Druzhinina I.S., Kredics L. // Chem. Biodivers. 2017. V. 14. № 6 https://doi.org/10.1002/cbdv.201700033

  26. Shi M., Chen L., Wang X.W., Zhang T., Zhao P.B., Song X.Y., Sun C.Y., Chen X.L., Zhou B.C., Zhang Y.Z. // Microbiology. 2012. V. 158. P. 166–175. https://doi.org/0.1099/mic.0.052670-0

  27. Song X.Y., Shen Q.T., Xie S.T., Chen X.L., Sun C.Y., Zhang Y.Z. // Microbiol. Lett. 2006. V. 260. P. 119–125. https://doi.org/10.1111/j.1574-6968.2006.00316.x

  28. Szekeres A., Leitgeb B., Kredics L., Antal Z., Hatvani L., Manczinger L., Vágvölgyi C. // Acta Microbiol. Immunol. Hung. 2005. V. 52. P. 137–168. https://doi.org/10.1556/AMicr.52.2005.2.2

  29. Neuhof R., Dieckmann R., Druzhinina I.S., Kubicek C.P., von Döhren H. // Microbiology. 2007. V. 153. P. 3417–3437. https://doi.org/10.1099/mic.0.2007/006692-0

  30. Tyagi C., Marik T., Vágvölgyi C., Kredics L., Ötvös F. // Int. J. Mol. Sci. 2019. V. 20. № 4268. P. 1–19. https://doi.org/10.3390/ijms20174268

  31. Oh S.U., Yun B.S., Lee S.J., Kim J.H., Yoo I.D. // J. Antibiot. (Tokyo). 2002. V. 55. P. 557–564. https://doi.org/10.7164/antibiotics.55.557

  32. Ding G., Chen L., Zhou C., Jia H.M., Liu Y.T., Chang X., Song B., Liu X.Z., Gu Y.C., Zou Z.M. // J. Antibiot. 2015. V. 68. P. 409–413. https://doi.org/10.1038/ja.2015.1

  33. Singh V.P., Yedukondalu N., Sharma V., Kushwaha M., Sharma R., Chaubey A., Kumar A., Singh D., Vishwakarma R.A. // J. Nat. Prod. 2018. V. 81. P. 219–226

  34. Katoch M., Singh D., Kapoor K.K., Vishwakarma R.A. // BMC Microbiology. 2019. V. 19. № 98. P. 1–10. https://doi.org/10.1186/s12866-019-1477-8

  35. Zotti M.D., Biondi B., Peggion C., Park Y., Hahm K.S., Formaggio F., Toniolo C. // J. Pept. Sci. 2011. V. 17. P. 5855–5894. https://doi.org/10.1002/psc.1364

  36. Lizio M.G., Campana M., de Poli M., Jefferies D.F., Cullen W., Andrushchenko V., Chmel N.P., Bouř P., Khalid S., Clayden J., Blanch E., Rodger A., Simon J. Webb S.J. // ChemBioChem. 2021. V. 22. P. 1–13. https://doi.org/10.1002/cbic.202000834

  37. Shenkarev Z.O., Paramonov A.S., Lyukmanova E.N., Gizatullina A.K., Zhuravleva A.V., Tagaev A.A, Yakimenko Z.A, Telezhinskaya I.N., Kirpichnikov M.P., Ovchinnikova T.V., Arseniev A.S. // Chem. Biodivers. 2013. V. 10. № 5. P. 838–863. https://doi.org/10.1002/cbdv.201200421

  38. Berg A., Grigoriev P.A., Degenkolb T., Neuhof T., Härtl A., Schlegel B., Gräfe U. // J. Pept. Sci. 2003. V. 9. P. 810–816. https://doi.org/10.1002/psc.498

  39. Baranova A.A., Rogozhin E.A., Georgieva M.L., Bilanenko E.N., Kulko A.B., Yakushev A.V., Alferova V.A., Sadykova V.S. // Appl. Biochem. Microbiol. 2019. V. 55. № 2. P. 145–151. https://doi.org/10.1134/S0003683819020030

  40. Kredics L., Szekeres A., Czifra D., Vágvölgyi C., Leitgeb B. // Chem. Biodivers. 2013. V. 10. P. 744–771. https://doi.org/10.1002/cbdv.201200390

  41. Summers M.Y., Kong F., Feng X., Siegel M.M., Janso J.E., Graziani E.I., Carter G.T. // J. Nat. Prod. 2007. V. 70. P. 391–396. https://doi.org/10.1021/np060571q

  42. Nelissen J., Nuyts K., de Zotti M., Lavigne R., Lamberigts C., de Borggraeve W.M. // PLoS One. 2012. V. 7(12). № e51708. P. 1–6. https://doi.org/10.1371/journal.pone.0051708

  43. Berg A., Grigoriev P.A., Degenkolb T., Neuhof T., Härtl A., Schlegel B., Gräfe U. // J. Peptide Sci. 2003. V. 9. P. 810–816. https://doi.org/10.1002/psc.498

  44. Perlatti B., Nichols C.N., Alspaugh J.A., James B., Gloer J.B., Bills G.F. // Biomolecules. 2020. V. 10. № 1371. P. 1–15. https://doi.org/10.3390/biom10101371

  45. Baranova A.A., Georgieva M.L., Bilanenko E.N., Andreev Ya.A., Rogozhin E.A., Sadykova V.S. // Appl. Biochem. Microbiol. 2017. V. 53. P. 703–710. https://doi.org/10.1134/S0003683817060035

  46. Kuvarina A.E., Gavryushina I.A., Kulko A.B., Ivanov I.A., Rogozhin E.A., Georgieva M.L., Sadykova V.S. // J. Fungi. 2021. V. 7. № 153. P. 1–19. https://doi.org/10.3390/jof7020153

  47. Zhao P., Ren A., Dong P., Sheng Y. // Appl. Biochem. Microbiol. 2018. V. 54. № 4. P. 396–403. https://doi.org/10.1134/S0003683818040154

  48. Grigoletto D.F., Trivella D.B.B., Tempone A.G., Rodrigues A., Correia A.M.L., P. Lira S.P. // Brazilian J. Microbiology. 2020. V. 51. P. 989–997. https://doi.org/10.1007/s42770-020-00270-9

  49. Rogozhin E.A., Sadykova V.S. // Proceedlings. 2019. V. 22. № 1. P. 4. https://doi.org/10.3390/proceedings2019022004

  50. Rivera-Chávez J., Raja H.A., Graf T.N., Gallagher J.M., Metri P., Xue D., Pearce C.J., Oberlies N.H. // Royal society of chemistry. 2017. V. 7. P. 45733–45741. https://doi.org/10.1039/C7RA09602J

  51. Li M.-F., Li G.-H., Zhang K.-Q. // Metabolites. 2019. V. 9. № 58. P. 1–24. https://doi.org/10.3390/metabo9030058

  52. Rivera-Chávez J., Raja H.A., Graf T.N., Gallagher J.G., Metri P., Xue D., Pearce C.J., Oberlies N.H. // RSC Adv. 2017. V. 7. P. 45733–45741. https://doi.org/10.1039/C7RA09602J

  53. Degenkolb T., Fog K., Dieckmann N.D., Rocha F.B., Chaverri P., G.J. Samuels G.J., Thrane U., von Dohren H., Vilcinskas A., Bruckner H. // Chem. Biodivers. 2015. V. 12. P. 662–684. https://doi.org/10.1002/cbdv.201400300

  54. Lee J.W., Collins J.E., Wendt K.L., Chakrabarti D., Cichewicz R.H. // J. Nat. Prod. 2021. V. 84. № 2. P. 503–517. https://doi.org/10.1021/acs.jnatprod.0c01370

  55. Singh V.P., Pathania A.S., Kushwaha M., Singh S., Sharma V., Malik F.A., Khan I., Kumar A., Singh D., Vishwakarma R.A. // RSC Advances. 2020. V.10. № 52. P. 31233–31242. https://doi.org/10.1039/D0RA05780K

  56. Rawa M.S.A., Nogawa T., Okano A., Futamura Y., Nakamura T., Wahab H.A., Osada H. // Biosci. Biotechnol. Biochem. 2021. V. 85. № 1. P. 69–76. https://doi.org/10.1093/bbb/zbaa051

  57. Martinez A.F., Moraes L.A. // J. Antibiot. (Tokyo). 2015. V. 68. № 3. P. 178–184. https://doi.org/10.1038/ja.2014.120

  58. Claudon P., Violette A., Lamour K., Decossas M., Fournel S., Heurtault B., Godet J., Mely Y., Jamart-Gregoire B., Averlant-Petit M.C., Briand J.P., Duportail G., Monteil H., Guichard G. // Angew. Chem. Int. Ed. 2010. V. 49. P. 333–336.

Дополнительные материалы отсутствуют.